— Почему ты считаешь, что другая, э-э, легкомысленная девица захочет говорить со мной?
— Ты найдешь способ с ней справиться, дорогой. — Элеанор Каслтон говорила с безмятежной уверенностью. — Я знаю, что найдешь. Я полностью в тебе уверена. И потом, ты же член семьи, дорогой. Ты просто обязан что-нибудь сделать в отношении Филадельфии Фокс.
— Я подумаю, Элеанор.
— Я знала, что ты нас не бросишь. Когда все сказано и сделано, семья есть семья, не так ли?
К своему огорчение, Ник обнаружил, что она права. Когда все сказано и сделано, семья действительно осталась семьей. Поэтому сейчас он и сидел под яблоней, обдумывая возможные способы воздействия на эту коварную легкомысленную девицу.
Филадельфия Фокс прошла мимо него по тротуару к парадной двери своего небольшого белого домика. Хлопнула застекленная дверь, когда она открыла ее, придержав носком туфли; затем женщина засунула ключ в замок главной двери. Бумажные пакеты покачнулись.
Ник медленно поднялся на ноги, снял очки, чтобы потереть переносицу, и направился по дорожке.
Оказалось, что ключ застрял в старом замке и никак не хочет поворачиваться. Пакеты с продуктами рискованно накренились. Носок туфли не смог удержать застекленную дверь, и Ник услышал, как Филадельфия Фокс тихо выругалась, пытаясь совладать с замком.
Он молча кивнул и снова водрузил очки на нос, утвердившись в своем подозрении, что мисс Фокс все делает быстро и поэтому иногда слишком резко. Она была женщиной, которая, приняв какое-то решение, не отступит ни перед чем для достижения своей цели. Нетерпеливый, рьяный, безудержный тип. Ник задумался: не каждый день встречаются человеку такого рода легкомысленные, замышляющие недоброе девицы.
Внезапно он спросил себя, занимается ли Фокс любовью со скоростью сто миль в час, как, похоже, она делает все остальное.
Ник ухмыльнулся от неожиданности. На него было не похоже позволять подобным мыслям мешать его делам. Кроме того, Филадельфия Фокс отнюдь не в его вкусе. По крайней мере так ему показалось.
Тем не менее, может, ему не стоит винить себя за мимолетное увлечение. Все-таки у него никогда не было женщины, которая занималась бы любовью со скоростью сто миль в час. Звучит возбуждающе.
Или же это происходит оттого, что он чертовски долго вообще не занимался любовью с женщиной.
Подойдя очень близко со спины к сражающейся с замком Филе, Ник вежливо обратился:
— Можно я помогу вам держать эти пакеты?
Он ожидал, что удивит ее. Но не предполагал услышать испуганный вздох и увидеть вспышку истинного ужаса в «е огромных глазах, когда она повернулась и посмотрела ему в лицо. Он едва поймал один из пакетов с продуктами, выпавший из ее рук. Другой пакет упал на ступеньки, из него вывалились батон хлеба, банка с тунцом и пучок моркови.
— Кто вы, черт возьми, такой? — спросила Филадельфия Фокс.
— Никодемус Лайтфут.
Из ее взгляда исчез испуг, сменившись сначала странным облегчением, а затем отвращением. Она угрюмо посмотрела на рассыпанные продукты и снова, прищурившись, подняла на него глаза.
— Значит, вы Лайтфут. Мне было интересно, как будет выглядеть хоть один из Лайтфутов. Скажите, а Каслтоны более симпатичны? Должно быть, да, иначе Крисси не получилась бы такой хорошенькой. — Она наклонилась и начала подбирать продукты.
— Каслтоны обладают хорошей внешностью и шармом. Лайтфуты — мозгами. Это взаимовыгодное партнерство. — Ник подобрал банку с тунцом и потянулся, чтобы повернуть ключ в тугом замке. Он слегка подвигал ключом, и через секунду дверь распахнулась.
— Забавно, — сказала Филадельфия Фокс, поднимаясь с колен с мрачным выражением лица, я уставилась на открытую дверь. — Именно это мы с Крисси часто говорили друг другу, У нее была внешность, а у меня — мозги. Предполагалось, что партнерство будет взаимовыгодным, но получилось не совсем так. Я полагаю, вы хотите зайти в дом и начать меня запугивать, правда?
Ник задумчиво взглянул на яркий, наполненный зеленью интерьер небольшого домика. За красными и коричневыми ковриками проглядывал деревянный пол, стены были выкрашены в ярко-желтый цвет. Диван — такой же красный, как и автомобиль, припаркованный снаружи. Но сочетание всех этих ярких красок делало обстановку радужной и доброжелательной. Вкус женщины относительно интерьера мало отличался от ее вкуса в одежде. Он снова улыбнулся.
— Да. Я бы очень хотел зайти и поговорить с вами.
— Ну тогда заходите, — пробормотала Филадельфия, врываясь в дом первой. — Почему бы нам побыстрее с этим не покончить? У меня в холодильнике есть немного чая со льдом.
Ник снова с удовлетворением улыбнулся.
— Звучит замечательно.
Фила знала: то, что с ней происходит, имеет вполне определенное название, точнее, два:» я сгораю»и «стресс».
Конечно, ее бабушка отмахнулась бы от подобного современного жаргона и по-своему определила бы суть проблемы:
«Перестань жалеть себя. Твоя беда, моя девочка, в том, что ты позволила себе слишком долго купаться в собственных чувствах. Пора затянуть ремень. Возьми себя в руки, детка. Встань и иди вперед. Мир ждет твоей помощи. Если ты этого не сделаешь, то кто тогда?»
Матильда Фокс воспринимала все как вызов. Она часто заявляла, что возможность исправить существующий мир поддерживала ее стремление жить, давала ей цель. Ее сын Алан, отец Филы, пошел по пути своей матери. Он страстно стремился к достижению поставленных задач и в должное время женился на женщине по имени Линда, так же страстно относящейся к переделыванию мира. Должно быть, их объединяли и другие страсти, помимо политических, так как в итоге на свет появилась Фила.
Фила не особенно хорошо помнила своих родителей. Они погибли, когда она была еще совсем маленькой. У нее сохранилась их фотография, на которой двое людей, одетых в джинсы и клетчатые рубашки, стояли рядом с джипом. За их спиной виднелись хижины, коричневая речка и стена джунглей. Фила носила эту фотографию в бумажнике вместе с фотографиями Крисси Мастерс и своей бабушки.
Несмотря на то что она плохо их помнила, родители наградили ее гораздо большим, чем ее карие глаза и рыжевато-каштановые волосы. Они передали ей свою жизненную философию, которую Матильда Фокс, в свою очередь, довела до совершенства. Еще с пеленок в мозг Филы вливалась щедрая доля скептицизма по отношению к бюрократическим учреждениям, консервативному образу мыслей и к организациям правого крыла. Это была независимая, решительно либеральная философия (кое-кто мог бы назвать ее радикальной), в основу которой был положен протест.
Но, как вспоминала Фила, постепенно ей становилось все труднее проявлять интерес к новым протестам. Все в итоге оказалось слишком незначительным. Теперь она чувствовала, что ее родители и бабушка были не правы. Человек не в состоянии спасти или исправить мир в одиночку, а при попытках может лишь набить шишки.
