На лице Билли отразились эмоции, которые Коре де Лионкур были непонятны. Неужели ее возмущение по поводу столь бесцельной траты времени искренне? Но большинство светских женщин воспринимают это как должное. Или ее просто раздражает однообразие светских вечеров, даже самых изысканных и блистательных? Или же – и это, кстати, наиболее вероятно – Билли просто скрывает свое разочарование, вызванное тем, что, несмотря на всю ее бурную светскую жизнь, у нее так и не появилось ни одного мужчины, которого можно было бы считать постоянным поклонником? В конце концов, если верить разговорам, те шесть месяцев, что Билли живет в Париже, она вела именно такую жизнь, какую только что описала.
– Естественно, женщине вашего склада, привыкшей управлять крупным бизнесом, подобный образ жизни может показаться в чем-то ограниченным, – сказала Кора осторожно. – Но поверьте, многие отдали бы все, что у них есть, чтобы вести именно такую жизнь, хотя вы и находите ее пустой.
– И вы в их числе?
– Боже сохрани, нет, конечно. – Кора многозначительно улыбнулась. – Как всякий коллекционер, я встаю с утра в возбуждении от предстоящей охоты за очередным экземпляром – это все равно что ходить на работу, только вместо того, чтобы зарабатывать деньги, ты их тратишь. Я всегда считала, что для богатого человека есть два способа сохранить интерес к жизни: начать что-то коллекционировать – что угодно, но со страстью – либо принимать участие в соревнованиях, например, в спортивных. Уверена, что распространившийся в последнее время интерес к гольфу объясняется именно этим.
– И к бриджу…
– Совершенно верно. Итак, когда же вы покажете мне этот таинственный дом? Пустой он или нет, но я не успокоюсь, пока не увижу его своими глазами.
– Если хотите, можем поехать после обеда, – согласилась Билли, понимая, что ей все равно придется показать дом Коре, и чем раньше она это сделает, тем меньше ей придется хитрить при каждой встрече с Корой. А та сможет объявить всякому, кому охота сплетничать о ее приобретении на улице Вано, что это всего лишь большой, но пока еще пустой дом, находящийся в стадии реконструкции, только и всего.
Билли надоели тайны. Даже для сегодняшнего обеда ей пришлось лишний раз съездить в «Ритц», чтобы придать себе облик той Билли Айкхорн, которую ожидала увидеть Кора. Переодеваясь к обеду, Билли вдруг поняла, что у нее совсем мало времени, и, пока она выбирала наряд, сердце ее в нетерпении колотилось. Ведь еще надо будет успеть вернуться к себе в номер на улицу Месье-ле-Прэнс, засунуть платье от Сен-Лорана и пальто в дальний угол шкафа и переодеться во что-то, в чем она сможет предстать перед Сэмом. Нет уж, черта с два! Это будет означать, что она вернется домой не в том, в чем утром выходила от него. И он наверняка это заметит – ведь он замечает все, что касается ее. Значит, придется вернуться в этот треклятый «Ритц», напялить те же чертовы одежки, в которых она была утром, и только потом ехать на улицу Вано или в студию Сэма. И все это – не прибегая к услугам этого паршивца шофера, поскольку он не должен вообще ничего знать о «Ритце». Что за чертовщина?!
– Сегодня мой шофер разболелся, – сказала Билли ровным голосом. – Надеюсь, нам удастся поймать такси.
– Жан-Франсуа? А я думала, вы в Эксе, покупаете антиквариат. – Билли была неприятно удивлена, столкнувшись в дверях дома со своим дизайнером по интерьеру.
Она только что в головокружительном темпе провела Кору по отреставрированному особняку, и сейчас обе направлялись к выходу. В этот момент и появился Жан-Франсуа Делакруа. Теперь придется представлять его Коре, дабы не нарушать приличий, хотя на часах уже пять!
– Я вернулся сегодня утром скоростным экспрессом, мадам. Кстати, не нашел ничего особенного; все, что было, я уже купил вчера.
– Это месье Делакруа? – спросила Кора.
– О, извините, позвольте мне представить вам Жана-Франсуа Делакруа. Жан-Франсуа, это графиня де Лионкур. Мы как раз собирались уходить.
– Все знают о вашем изысканном вкусе, графиня. – Молодой художник поцеловал Коре руку. – Я уже трепещу.
– Пустяки, – сказала Кора, – дом еще не обставлен… Увы, но мне еще нечего ни хвалить, ни критиковать. Все еще в будущем!
– Мадам, требуется время, чтобы довести обстановку до совершенства, создать обрамление, которое должно быть легким, гибким и… чистым, – этакий восемнадцатый век, заново осмысленный и окрашенный чувственностью мадам Айкхорн. Пока же я складываю сокровища, которые нам удается отыскать, в старой конюшне.
– Как интересно! – воскликнула Кора с нетерпением. – А могу я взглянуть на них?
– Я бы с удовольствием вам их показал, мадам, но они тщательно упакованы – от сырости.
– О нет!
Кора едва не топнула ногой от огорчения. Этот визит с начала до конца был неудачным. Ходить по пустым комнатам, в которых не на что смотреть, кроме архитектурных деталей и свежеотреставрированных полов и стен, было настоящей пыткой. И все же она не могла показать, что чувствует себя обманутой: ведь Билли ее предупреждала.
– А вы не могли бы приоткрыть что-нибудь, хотя бы самое маленькое?
Еще оставалась надежда урвать хоть что-то от этого дня.
– Я бы мог попытаться, мадам… если мадам Айкхорн…
– Ладно, Жан-Франсуа, – сдалась Билли. Раз уж Кора услыхала слово «сокровище», ничто не удержит ее. – А я останусь здесь и попробую выяснить, чем занимается садовник. Он уже давно должен был закончить посадку луковиц. А вы не задерживайтесь, уже поздно, нам надо поймать такси до наступления часа «пик». Даю вам десять минут.
– Расскажите мне, где вы были в Эксе, месье, – попросила Кора, и оба углубились в дискуссию о достоинствах провансальских антикваров, направляясь через двор к конюшням.
Жан-Франсуа распахнул старинные двери и включил свет, озарив две дюжины стойл, уставленных запакованными вещами. Кора прошлась по рядам, быстро убедившись, что каждый предмет мебели закрыт слишком тщательно, чтобы она сумела за столь короткое время увидеть хоть что-то.
– Да, мадам, – сказал, пожав плечами, художник, заметив ее невольную гримаску. – Понимаю ваше разочарование. Мне бы самому хотелось услышать ваше мнение о тех вещах, которые я приобрел для этого дома… Ага, кажется, я смогу вам кое-что показать из последних приобретений! Эту вещь еще не успели как следует запаковать.
Сняв брезент с предмета, на первый взгляд напоминающего картину, он обнажил продолговатое зеркало в резной раме, которое изысканно мерцало и смутно поблескивало, подобно окну в прошлое.
– Ах… Чудо! Действительно, чудо. Конец семнадцатого века. Но это не французская работа, не правда ли?
