Сами молодые люди настояли на том, чтобы быстрее вернуться в Париж, проехав через всю искалеченную бомбардировками страну. Наивно было бы ожидать увидеть их такими же, какими они были в начале войны: Наташу — озорную и темпераментную, а время от времени и авторитарную; Феликса — со сверкающим взглядом из-под шапки темных волос; Лили — маленькую, застенчивую и молчаливую девочку, болезненно скучающую по родителям. Ксении все же удалось за последние годы несколько раз навестить их. В один из таких визитов она привезла Селигзонам фальшивые документы. Но эти короткие беспокойные свидания как-то стерлись из памяти. Может, она подсознательно пыталась найти кончик порванной нити, стереть все плохое и забыть о трагическом?
В то время как осенний дождик моросил на желто-красную листву, а в рассеянном свете проступали контуры мебели из красного дерева, Ксения смотрела на перекошенное от горя лицо Наташи. Она ненавидела себя за бессилие и сердилась, что не в состоянии найти подходящие слова утешения. Ей было стыдно. Ужасная смерть Габриеля потрясла ее, но и сделала свободной. Все сложности их связи, о которых она не любила вспоминать, ушли в небытие, но Ксения не стала беззаботнее. Беззаботность вообще была ей не свойственна еще с той ужасной февральской ночи 1917 года, когда она, босоногая, стояла над телом своего отца графа Федора Сергеевича Осолина, убитого большевиками в их петроградском особняке. Теперь Ксения всей душой желала оградить от возможных разрушительных событий настоящее своей дочери.
— Извини меня, мама, — сказала Наташа, отворачиваясь. — Не сердись. Скоро увидимся.
Она скрылась в своей комнате, оставив Ксению одну в салоне. Наедине со своими секретами.
Несколько дней спустя Ксения с папкой в руке и улыбкой на губах вышла из центрального офиса швейного синдиката. Совещание с президентом синдиката Люсьеном Лелонгом, ее старым другом, и представителями Французского комитета взаимопомощи прошло как нельзя более плодотворно. Чтобы собрать средства на оказание помощи жертвам войны, решили устроить показ моделей одежды от парижских кутюрье, использовав в качестве натурщиц кукол, изготовленных лучшими мастерами по эскизам молодой талантливой художницы Элиан Бонабель. Куклы были сделаны из стальной проволоки и достигали восьмидесяти сантиметров в высоту.
Этот неожиданный союз между творцами высокой моды и людьми искусства казался многообещающим. Жанна Ланвен, Жак Хайм, Эльза Шиапарелли, другие знаменитые кутюрье уже думали о настоящей одежде. Режиссер-постановщик Кристиан Берард обдумывал композицию выставки, подбирая декораторов и художников. Даже Жан Кокто заявлял, что примет участие в создании декора. Мероприятие преследовало сразу две цели: собрать необходимые средства и дать импульс возрождению высокой моды, просигнализировав всему миру, что ни война, ни оккупация никогда не смогут уничтожить элегантность парижской столицы. Роберт Риччи, один из организаторов проекта, придумал название для экспозиции — Театр Моды. На Ксению же были возложены обязанности координатора проекта.
Ксения уверенно шла по улице. Стук деревянных подошв ее туфель по тротуару был слышен на сотни метров. Неприятный моросящий дождик размывал пыль на фасадах домов, струйками стекал по магазинным витринам. Холодный ветер заставил Ксению поднять воротник и застегнуть пальто на все пуговицы. Офицер из военной полиции перекрыл движение, чтобы дать проехать колонне американских машин, направляющихся в сторону посольства Соединенных Штатов. Редкие автомобилисты и велосипедисты ждали, не скрывая раздражения. Теплота, с какой парижане встречали американские войска при освобождении, теперь уступила место недовольству и жалобам. Хлеб, который выпекался из привезенной американцами муки, о чем заявлялось с большой помпой, исчез с прилавков магазинов сразу же после признания союзниками временного правительства, возглавляемого генералом де Голлем. Природная гордость французов, дискомфорт от постоянных ограничений и дефицита, черный рынок толкали парижан выказывать свое недовольство освободителям. В быструю победу не верили. Хотя немцы отступали на всех фронтах, сражались они с яростью обреченных. Гражданское население ощущало подавленность. Сколько еще может продолжаться этот кошмар войны? Миллионы погибших и пропавших без вести, судьбы военнопленных — все это тревожило людей. Однако, несмотря на серые лица прохожих, Ксения твердо верила в скорое наступление лучших времен.
Когда она стала спускаться по каменным ступеням, направляясь к саду Тюильри, хлопнул выстрел — как оказалось позже, лопнула автомобильная шина. Ксения вздрогнула и была вынуждена схватиться за перила, чтобы не упасть, и уронила при этом папку. Лежавшие внутри бумаги оказались в пыли. Сзади напирали прохожие. Наклонившись за папкой, она почувствовала, что у нее кружится голова. Именно в этом месте десять лет назад, во время народных возмущений в феврале 1934 года, кавалеристы республиканской гвардии сдерживали разгневанную толпу манифестантов, горланивших Марсельезу, подбирая своих раненых. В воздухе тогда пахло возбуждением и порохом. Боялись шальных пуль. На тротуаре пылал перевернутый автобус. Макс появился неожиданно, впрочем, он всегда именно так появлялся в ее жизни. Подняв воротник бежевого пальто, он стоял под голыми ветками деревьев с фотокамерой в руке. Существует Любовь, которая причиняет боль, и при малейшем упоминании о ней раны снова начинают кровоточить. Не было такого дня, чтобы Ксения не думала о нем. Она не знала, жив он или нет, и это незнание разрывало и разъедало ее душу, будто кислота.
Макс фон Пассау не мог быть устранен из ее жизни. Он словно был рядом, она чувствовала его дыхание, его взгляд, запах его кожи. Говоря по правде, ничего без него не происходило. Он был ее первым мужчиной, изменившим не только ее тело, но и душу, мужчиной, который потребовал от нее самой большой жертвы — отказаться быть сильной и независимой, в то время как она старательно сооружала вокруг себя защиту в течение всех лет испытаний, больше всего не желая снова оказаться уязвимой. Макс же любил ее безоговорочно, как любят те, кто никогда ничего не терял. Тогда у нее не хватило смелости продолжить их отношения, в результате — годы разлуки. Понадобилась война, чтобы Ксения решилась сделать шаг навстречу своей любви. Это случилось поздним осенним вечером в Берлине, когда тень Третьего рейха простерлась над Европой и их душами.
Ксения ускорила шаг. В былые времена, приезжая в Париж, Макс останавливался в отеле «Мерис». Тайком от мужа она приходила к нему, страстная, нетерпеливая, потому что Макс возвращал ее к главному. Тем не менее спустя несколько месяцев она снова оттолкнула его — отчасти из-за страха, отчасти из-за гордости. Она слышала его горькие речи, еще и еще раз вспоминала его взгляд, взгляд раненого. По телу пробежала дрожь. Никогда она не простит себе всю ту боль, которую причинила этому чувственному человеку, талантливому художнику, сумевшему подчеркнуть в ней главное, когда она позировала ему, человеку исключительному, целостному, единственная слабость которого заключалась в том, что он любил ее, Ксению Федоровну Осолину.
