Едва ли у нее достало бы сил живьем закопать девочку в землю, как делали иные люди: она положила малышку на траву в стороне от тропинки и быстрым шагом вернулась обратно.
Утром Раму с удивлением увидел, что новорожденная исчезла.
— Гита, — он тронул жену за плечо, — где девочка?
Женщина открыла глаза, и они предательски забегали.
— Не знаю.
— Как не знаешь?!
Разбудили дочерей. Те ответили, что ничего не видели и не слышали.
— Ее унесли духи или утащил дикий зверь, — попыталась объяснить Гита, но Раму не верил.
— Не лги, — сурово произнес он. — Что ты с ней сделала? Если не скажешь, я не найду покоя ни в этой, ни во всех последующих жизнях!
У него было такое выражение лица, что женщина сдалась.
— Я отнесла ее в джунгли и оставила там, — тихо сказала она.
— Ночью?!
— Да.
Наступила оглушающая тишина. Раму не знал, что делать: кричать, бить жену? Каменное спокойствие Гиты внушало мысль о том, что она сошла с ума.
Мужчина молча поднялся и вышел из хижины.
Он догадывался, по какой тропинке шла жена. Раму не сомневался в том, что ребенка давным-давно съели дикие звери, и все же какая-то неумолимая сила вела его вперед.
На кронах деревьев висели клочья тумана, который постепенно исчезал, растворяясь в утреннем воздухе. Когда он окончательно растаял, джунгли стали походить на безбрежный зеленый океан. Деревья и траву покрывала обильная роса, которая быстро высыхала под лучами горячего солнца.
Вскоре Раму различил сквозь птичий щебет тонкий детский плач и его сердце радостно забилось. Он побежал на этот звук с таким чувством, словно услышал глас божества.
Девочка лежала в траве, разметав пеленки, и громко кричала. Раму не выдержал и прослезился. Какая она терпеливая и сильная, какой у нее звонкий голос!
Он взял дочь на руки. Она насквозь промокла и замерзла, но мужчина не сомневался в том, что ребенок выживет. Боги дали понять, что им не нужна такая страшная жертва!
Вернувшись назад и войдя во двор, Раму поискал глазами жену. Как большинство деревенских женщин, на другой день после родов она встала с постели и занялась повседневными делами. Сейчас Гита сидела на корточках, повернувшись к мужу худой напряженной спиной, и с привычной ловкостью смешивала солому с коровьим навозом.
Раму окликнул женщину, она обернулась, и он увидел, что ее лицо залито слезами. Муж протянул ей ребенка и произнес непререкаемым тоном:
— Ее будут звать Амрита[2].
Старшие дочери Раму и Гиты прекрасно справлялись с домашним хозяйством, и потому на долю семилетней Амриты обычно доставалась самая необременительная работа — присматривать за младшими братьями. Она играла с ними в камешки, носилась наперегонки по деревенским улицам, вскарабкивалась на деревья, собирала и жевала душистую смолку, сооружала ловушки для насекомых и мелких зверушек, словом, участвовала во всех проделках Васу и Ромеша.
Родители закрывали глаза на ее шалости: после драмы, разразившейся в связи с появлением Амриты на свет (о чем девочка, к счастью, никогда не узнала), младшая дочь сделалась их любимицей. И Раму, и Гита относились к ней лучше, чем к сыновьям, которых им в конце концов подарили боги.
Последние годы жизнь семьи была очень тяжелой. Кругом свирепствовал голод. Хотя жители глухой индийской деревни ни разу не видели ни одного англичанина, до них доходили слухи о том, что именно белые люди повинны в смерти множества стариков и малых детей.
Каждая горстка риса, каждая капля молока были на счету. Гита варила похлебку из травы, а в муку, из которой пекла лепешки, подмешивала рисовую шелуху.
Каким-то чудом им с Раму удалось выдать замуж двух старших дочерей: четырнадцатилетняя Танга стала женой немолодого соседа-вдовца, а тринадцатилетнюю Малу отдали в семью, где кроме ее юного мужа было еще пятнадцать детей. Что делать с остальными девочками, откуда взять приданое, родители не знали: Раму забыл, когда в последний раз держал в руках хотя бы одну рупию.
Отец семейства от зари до зари трудился на рисовом поле, Гита вместе со старшими девочками копалась в огороде, младшие собирали в джунглях плоды манго, лайма и других деревьев, и все-таки этого было недостаточно для того, чтобы прокормить большую семью. По приказу колониальных властей деревенский староста и его помощники отбирали у крестьян половину урожая.
Однажды в сезон дождей младший сын Раму и Гиты, четырехлетний Ромеш, тяжело заболел. Он кашлял и прерывисто, судорожно дышал. Женщина поила его настоем целебных трав, выпросила у соседки немного жира и растерла им ребенку грудь, но малышу становилось все хуже.
Гита долго сидела возле постели сына, ломая руки и вполголоса повторяя молитвы, потом встала и решительно произнесла:
— Я пойду к Вишалу. Я знаю, у него есть лекарства, которые могут помочь.
Вишал, деревенский брахман[3], был одним из самых богатых людей в округе.
— К Вишалу?! — воскликнул муж. — У тебя нет денег!
— То, что у меня нет денег, еще не означает, что у него нет сердца, — отрезала Гита и вышла за дверь.
— Я пойду с тобой, — заявил Раму и отправился следом.
Над горизонтом громоздились иссиня-черные, полные влаги тучи, по улицам кружили вихри белой пыли. Порой в вышине вспыхивала ярко-красная ветвистая молния.
Раму то и дело боязливо поглядывал на небо, но Гита, крепко прижав к себе ребенка, упорно шагала вперед и не обращала внимания на готовую взбунтоваться стихию. Амрита давно догадывалась, что в тайных глубинах материнского сердца куда больше смелости и силы, чем в душе отца.
Девочка сама не заметила, как выскользнула из дома и побежала за родителями. Те шли, не оглядываясь, потому и не заметили Амриту: в противном случае мать немедля прогнала бы ее, заставив вернуться обратно.
Едва родители вошли во двор дома жреца, как хлынул дождь. Амрита кинулась к боковому навесу и притаилась там.
Дождь невольно помог Раму и Гите: слуги Вишала бросились врассыпную — кто-то начал загонять скот, кто-то укрылся от ливня, и шудры беспрепятственно проникли в дом жреца.
Вскоре девочке стало скучно сидеть на месте и наблюдать за тяжелой стальной завесой ливня; ей захотелось узнать, что происходит внутри дома.
Осторожно, дабы не быть замеченной слугами, Амрита пробралась в комнаты. Ей никогда не доводилось бывать в жилище деревенского жреца, и теперь она поразилась тому, насколько сильно его обстановка отличалась от той, какую она привыкла видеть в своей хижине.
