В моем тоне не осталось и следа моей родины. Я вырезала, вымыла и отбелила чужеродность в голосе, чтобы любой, кто впервые встретил меня, никогда не догадался, что я не американка по происхождению. Так мне нравилось больше. И с моими необычными темно-рыжими волосами я тоже не выглядела типичной итальянкой.
Данте откинулся на спинку стула и дважды стукнул костяшками пальцев по столу, со скучающим видом изучая наручники.
— Кажется, было какое-то упоминание об убийстве.
Я боролась с желанием фыркнуть от его дерзости.
— Да, мистер Сальваторе. Насколько я понимаю, они арестовали вас по подозрению в убийстве, рэкете и мошенничестве в соответствии с федеральным законом РИКО. — затем, как если бы разговаривала с идиотом, потому что я не была уверена, что он понимает всю серьезность своего положения: — Это очень серьезные обвинения, которые могут грозить вам от двадцати пяти лет до пожизненного заключения за решеткой.
Данте моргнул, глядя на меня своими блестящими черными глазами с длинными ресницами, слегка постукивая толстыми пальцами по столу. На одном пальце у него было кольцо — толстая серебряная полоса с украшенным гербом посередине. Оно не должно было быть привлекательным, каким бы безвкусным оно ни было, но оно только и привлекало внимание к этим мощным рукам, мускулам на его ладонях, венам, проходящим по верхушкам предплечий, выглядывающих из-под комбинезона.
Во рту пересохло, вспыхнуло раздражение. Я не из тех женщин, которые находят что-то настолько неотесанное привлекательным.
Руки, убивающие людей, коротко напомнила я себе, а затем пристально посмотрела через его правое плечо, чтобы мои необузданные мысли не вырвались наружу.
— Если меня признают виновным, — мягко согласился он, хотя его напряженный взгляд скрывал напускное уныние. — Но Козима уже говорила мне, что вы очень хорошо делаете свою работу. Хотите сказать, что не сможете оправдать меня?
Я взглянула на него, изогнутая бровь, слишком красные губы — насмешка полумесяца.
— Как вы знаете, я не буду вести ваше дело. Мне двадцать семь лет, и я работаю ассистентом четвертый год.
— Солдатом, — пробормотал он. — Не капо.
— Пожалуйста, не связывайте меня даже образно с мафией, — холодно заявила я. — Я юрист, стоящий на правой стороне закона.
Его губы дернулись, его наглость действовала мне на нервы.
— И все же у вас нет сомнений в том, что вы представляете человека не на той стороне?
— Обычно нет. Хотя обычно я стараюсь держаться подальше от организованной преступности. Но когда моя сестра просит меня сделать что-то для нее, я передвину небо и землю, чтобы сделать это. Даже если это идет вразрез с моими собственными моральными принципами.
Я смотрела, как пляшут его глаза, и удивлялась его способности находить удовольствие в подразнивании меня, когда он находился в таком месте и в таком положении. Мне захотелось его встряхнуть. Неужели он не понимал, что за его действия были последствия?
Вопреки распространенному мнению, быть красивым и богатым это не повод для освобождения из тюрьмы.
— А вы думаете, что закон и мораль одно и то же, Елена?
То, как он произнес мое имя, было неприличным: долгое, медленное размытие гласных и щелканье его языка на согласной.
Закон — это разум, свободный от страсти, цитировала я. Слова Аристотеля всегда находили у меня отклик. Не только в юридической профессии, но и на протяжении всей жизни. Если я могла понять причину чего-то, я уменьшала его власть над моими эмоциями, освобождаясь от этого.
Если у меня была философия, так это она.
— Неужели так коротко и сухо? — Данте спорил, как если бы мы подшучивали над эспрессо на какой-то площади, наслаждаясь двухчасовым обедом в нашей родной стране.
Я заколебалась, чувствуя ловушку, но меня отвлекло жужжащее раздражение, которое я ощущала под кожей.
— Обычно.
— Суд над мальчиками из Скоттсборо? — тут же возразил он, медленно отодвигаясь назад, прежде чем перегнуться через стол. Он находился достаточно близко, чтобы я могла почувствовать его аромат, что-то острое и терпкое, как нагретые на солнце цитрусы. — Те мальчики, которые годами сидели в тюрьме за то, что были черными? Аманда Нокс? Газета Лос-Анджелес Таймс утверждает, что процент несправедливых обвинительных приговоров составляет от двух до десяти процентов. Но вы абсолютно верите в закон?
Я заговорила, скривив губы.
— Не будьте смешным. Закон практикуется людьми, которые никогда не бывают непогрешимыми. Надеяться на то, что ошибок будет ноль, глупо. Вы не кажетесь мне глупцом.
Данте лишь изогнул густую правую бровь.
— Вы видите вещи в черно-белом цвете, — предположил он, разочарование слышалось в его тоне.
Он откинулся на стул, как сдутый воздушный шар, и, как ни странно, я почувствовала, что провалила какой-то тест.
Он неправ, но что-то в его поведении заставило меня подтвердить его худшие убеждения обо мне. У меня имелась дурная привычка оправдывать худшие предположения людей и рубить с плеча только потому, что мои чувства были задеты тем, что они так мало обо мне думали.
Мой терапевт назвал это «самосбывающимся пророчеством».
Я называла это инстинктом выживания.
Поэтому я лишь надменно вздернула подбородок и посмотрела вниз.
— Я полагаю, что нет.
— Черно-белое и красное, — сказал он, подмигнув.
— Мистер Сальваторе, — фыркнула я. — Вы не можете быть таким равнодушным, каким кажетесь. Это конфиденциальная встреча, поэтому не нужно изображать передо мной невинность, и, честно говоря, я предпочла бы прямоту. Если вы сможете справиться с этим.
— Ох, мисс Ломбарди, — протянул он, высмеивая мои формальности, хотя мы были практически незнакомцами, а он был моим клиентом. — Я самый честный человек, которого вы когда-либо встречали.
— Почему мне так тяжело в это поверить?
Медленно моргнув, он провел рукой по своей щетинистой челюсти.
— Потому что вы не видите меня в цвете. Вы видите то, что хотите видеть.
— Вы говорите мне, что невиновны по этим обвинениям? — надавила я.
Он склонил подбородок.
— Я не убивал Джузеппе ди Карло.
— О, и я полагаю, вы не знаете, чьих рук это дело? — спросила я слащавым голосом.
Внезапно он показался мне усталым, его крупные кости напряглись, когда он слегка наклонился и вздохнул.
— Это был долгий день, мисс Ломбарди. Мисс Горбани уже сообщила мне, что завтра мне предъявят обвинения. Почему бы нам не перейти к тому, зачем вы проделали весь этот путь сюда, чтобы посмотреть на меня, как на животное в зоопарке.
Я вздрогнула.
— Прошу прощения?
— Вы приехали посмотреть, какого монстра ваша сестра взяла себе в качестве питомца. Что ж, вот и я. Надеюсь, я оправдал весь этот кошмарный ажиотаж.
Я смотрела на него сузившимися глазами, изучая широкий лоб, покрытый морщинами, и упрямое, почти изможденное выражение его румяных губ. Было легко попасть в расставленную ловушку, купиться на так искусно созданный им мираж, говоривший, что он плохой человек со злыми намерениями и не более того.
Но я знала о Данте Сальваторе больше, чем кто-либо другой.
Я знала, что этот мафиози имел честь родиться вторым сыном герцога Грейторна, и поэтому он получил образование в лучших школах Англии и в детстве общался с более изощренными преступниками, чем сейчас в Каморре. Я знала, что его отец убил его мать, и задавалась вопросом, может ли такая преступность передаваться по наследству, и в то же время, мое сердце болело за молодого человека, которым он был, когда потерял обоих своих родителей по-разному в результате одного и того же преступления.
Я знала, что моя сестра называла его братом своего сердца. Она клялась всем и вся, что он был одним из самых верных и любящих мужчин, которых она когда-либо знала. Что он умрет за нее.
Такая яростная преданность находила во мне отклик.
Большинство девушек могли мечтать о белых свадьбах и очаровательных принцах, но с годами я осознала всю тщетность этих сахарных мечтаний.
