— Ну ладно, Малиновского можно вычеркнуть, и то, — поучительно выкидывает указательный палец Анька, — это потому что я тебе быстро глаза на него открыла. Если бы не я, ты бы точно повелась.
— Да прям! — фырчу и даже начинаю раздражаться. — Короче, хватит все мои симпатии перечислять, Джон — это точно другое. К нему у меня настоящие взрослые чувства и я обязательно найду деньги и улечу в Америку, вот увидишь.
— Ну ладно, ладно, только диплом сначала получи, а потом хоть к Джону в Америку, хоть к Василию в Перелёшино, — разрешает Цветкова, и я не могу удержаться от улыбки.
Ну точно в мамки записалась.
Дверь с лёгким скрипом открывается и в аудиторию заглядывает… Малиновский. Он-то что тут забыл? Как говорится: вспомни, кхм, и вон оно.
Смахнув со лба модно подстриженную чёлку, Малиновский бегло осматривает аудиторию и, игнорируя выстрелы неприкрытого восторга со стороны — что уж греха таить — практически всех девчонок, впивает взгляд в меня.
— Ромашкина, иди сюда, поговорить надо, — кивает себе за плечо Богдан, но я даже ухом не веду.
Беру в руки карандаш и демонстративно пялюсь на исписанную оставшимися от прошлой лекции формулами доску.
— Ромашкина! — повторяет Малиновский громче и хмурит густые тёмные брови.
— Ещё чего! У меня лекция, — не смотря на него выдаю я, и прямо кожей ощущаю, как у всех челюсть отвисла.
— Так Веника же нет. Иди, не пожалеешь.
— Тут говори, у меня от Цветковой секретов нет. И от остальных тоже.
— Вот настырная, — Богдан криво усмехается и к общему восторгу девчонок проходит в аудиторию. Подойдя к нам с Анькой, ставит локти на стол и стреляет по сторонам голубыми глазами. — Ромашкина, разговор крайней степени важности. Пошли.
Кошусь на Аньку — та сидит с непробиваемым фейсом. Слышу сзади шепоток Селивановой:
— Богдаш, а я не подойду?
— Прости, лапуль, не сегодня, — и под нос: — да и не завтра. — И тут же громко, включив всё своё обаяние: — Ромашкина, будь человеком, удели мне минуту своего драгоценного времени.
— Ла-адно, — тяну и нарочито медленно поднимаюсь со скамьи.
Честно, не знаю, зачем согласилась. Наверное, чтобы утереть нос всем этим инста-красоткам с нашего потока. Так-то и я ничуть не хуже — фору любой дам, но повыделываться всё-таки хотелось.
— Я скоро, Ань, — бросаю Цветковой и неторопливо выхожу вслед за Малиновским. Закрыв дверь, прислоняюсь к той спиной и складываю руки на груди: — Ну и? Чего тебе?
— Не-не, лапуль, не здесь — разговор серьёзный и, — подмигивает, — интимный.
— Я тебе не лапуля — это раз, и с интимом, вон, к Селивановой, она всегда «за». Так чего надо?
— Короче, — Богдан трёт пальцами подбородок и осматривается по сторонам. — Короче, дело такое… Блин, даже не знаю как сказать-то…
— Да говори уже, прям как девица на выданье.
Да что это с ним такое в самом деле.
Убедившись, что никто не греет уши, Малиновский подходит ближе и как обухом:
— Короче, выходи за меня, Ромашкина.
Часть 2
— Чего-о? Совсем, что ли, с дуба рухнул! — кручу пальцем у виска и настораживаюсь: — Или ты под чем-то? Ты это, серьёзнее будь, Малиновский, не запускай себя, сейчас всё-всё лечится, любая зависимость.
— У меня зависимость от тебя, лапуль, — Богдан делает шаг и прижимает меня к двери своим благоухающим Гуччи телом. — Влюбился, сил нет, день и ночь о тебе думаю. Э, что это ты вытворяешь?
— Что-что, телефон достаю, — ворчу, и кое-как извлекаю аппарат из кармана пиджака. — Ты не волнуйся, сейчас позвоним куда следует, тебе помогут. Медицина знаешь как вперёд шагнула.
— Ну вот что ты глумишься, я же серьёзно.
— Малиновский, иди в баню! Заливай кому-то другому, но не мне, — спихиваю его с себя и собираюсь покинуть этот театр абсурда.
— Жень, да постой, — Богдан берёт меня за руку и останавливает. Вот чёрт знает почему, но снова позволяю себя уговорить и оборачиваюсь. — Короче… Блин, Веник тащится, пойдём в другом месте поговорим, — тянет меня к лестнице, но я артачусь:
— Не пойду я с тобой никуда, у меня лекция!
— Ромашкина, ну чего ты тугая такая, говорю же — дело крайней важности.
— Если Веник влепит мне прогул, отмазывать меня будешь ты! — стараясь громко не топать, юрко сматываемся на лестницу, несёмся на первый этаж и, переводя дух, оказываемся в полупустой столовой. Тяжело дыша, смахиваю с лица выпавшие пряди: — Всё, выкладывай, может, как-то смогу ещё без палева в аудиторию пробраться и ничего не пропустить.
— Давай кофе возьмём?
— Да что такое-то, а? Зачем столько прелюдий? Кофе, потом потанцуем, потом ты меня домой проводишь, и, может, только пото-ом…
— Нравишься ты мне, Ромашкина, вот что, — серьёзно произносит он, и на долю секунды я ему даже как будто бы верю, но через мгновение тут же начинаю хохотать на всю столовую.
— Я? Тебе? Да ты ж сам меня квёлой ледышкой обзывал, забыл?
— Ну это я дурак был.
— А сейчас поумнел?
— А сейчас — поумнел, — кивает он и, не в силах больше сдерживаться, тоже смеётся, являя миру ямочку на левой щеке. Сдаётся мне, что эта его ямочка половину института с ума и свела. Даже я когда-то на неё запала, в далёком-далёком прошлом.
— Поздравляю — ты теперь умный, флаг тебе в руки. Мне пора, — жму его ладонь и собираюсь удрать, но он цепляется за мои пальцы и, без спроса подтянув к столику, усаживает на обшарпанный столовский стул. Мелькает мысль — хорошо, что не в колготках, точно бы зацепки остались. Тяжело вздыхаю и, закинув ногу на ногу, складываю пальцы рук в плотный замок. — Ну чего тебе? Только не надо мне ля-ля про любовь, а то меня кофе утренним стошнит.
— Ладно, понял я, что с тобой эта стандартная пурга не прокатит, — обречённо машет рукой Малиновский и убирает пятернёй на макушку надоевшую чёлку. — Признаюсь, чувств у меня к тебе никаких, прости. Только не реви.
— Пф! — иронично выдыхаю я и закатываю глаза.
— Но руку я тебе действительно предлагаю. Извини, без сердца. Этот орган китайская доставка где-то по пути из Шанхая потеряла.
— Ты идиот, Малиновский, и шутки у тебя не смешные.
— Да не шутка это! — возмущается он.
— Ну если не шутка, то засунь свою руку в…
— Понял, не дурак, — вскидывает ладони Богдан и, подавшись вперёд, понижает тон: — Не нужна рука — просто возьми кольцо, — и тут передо мной на исполосованный царапинами стол ложится коробочка от Тиффани.
— Ва-ау! Вот это да-а-а-а! Уи-и! — восхищённо верещу и тут же меняю тон: — Ты этого ожидал или чего?
— Примерно этого, но ты оказывается совсем с браком.
— Я сейчас уйду.
— Стой! — выпаливает он и снова мило улыбается: — Реагируй как хочешь, просто возьми его себе.
— И что мне с ним делать?
— Надеть на палец и пойти со мной в загс, скажем, в понедельник. Много у тебя в понедельник пар?
— Псих! — бросаю и действительно начинаю его всерьёз опасаться.
— Да не псих я. Короче, правду-матку? О’кей, — шаркая ножками о линолеум он пододвигает стул ближе и, положив руку на стол ладонью вниз, бормочет: — Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды.
— Малиновский, а тебе сколько лет? — бесцеремонно перебиваю этот несуразный спич.
— Двадцать один.
— М. А кажется, что одиннадцать.
— Но-но, ты мне такие маленькие цифры не называй, они мне самооценку ниже плинтуса опускают, — грозит пальцем Богдан, и я усиленно вспоминаю, где и когда так согрешила.
— Короче, так, — ударяю ладонями о стол и, приподнявшись, нависаю над шутником: — Или прямо сейчас говоришь как есть…
— Классные у тебя… — делает акцент глазами на вырез моей кофточки и я взвиваюсь:
— Всё, оно лопнуло.
— Что лопнуло?
— Моё терпение! — вскакиваю со стула и пулей лечу на выход, толкнув по пути первокурсника с полным подносом столовской еды.
— Ромашкина, стой! — Малиновский в три секунды меня догоняет и, не обращая внимания на возражения, тянет к пыльному подоконнику, на котором одиноко притулилась захошая фиалка. Придавив меня к ледяной чугунной батарее, говорит, наконец, без всяких премудростей: — Короче, я попал по полной, и мне срочно — вот прям как диарея из… — ловит мой свирепый взгляд, — …того места, куда ты мне мою руку предложила засунуть нужно на ком-то жениться.
