он представил изначально, когда увидел творящийся бедлам. В жилые комнаты гости не придут.
На первом этаже помимо кухонной зоны со столовой, просторного вестибюля и гостиной, располагался банкетный зал, специально обустроенный для таких случаев. Несколько баров, светящиеся полы, сцена, лаунж-зона — всё в лучших традициях ночных клубов. За всю бытность Германа в этом доме, в помещении не прошло ни одной вечеринки, Дмитрий и Нина не славились гостеприимством, но зал — был. И это не считая фуршета под открытым небом, распинающихся артистов, весёлых аниматоров. Всё, лишь бы отпрыски богатых семейств были довольны. А пресса написала восторженные отзывы о «Девятнадцатилетии, выпускном, начале новой, насыщенной событиями жизни наследницы Дмитрия Глубокого».
Герман быстро разделся, бросил вещи на кровать — горничная заберёт, — и отправился в душ. Спать по-прежнему хотелось безумно, глаза закрывались, минутный бодряк, настигший при виде девицы со списком приглашённых, испарился.
Струи воды смывали не только пот, усталость, но и злость, неконтролируемое раздражение. В последнее время проблемы наваливались и неслись как лавина, сметая всё живое на своём пути. Герман привык держать под контролем всё, от важнейших контрактов, работы финансового директора до трудового дня обычных служащих. От цвета салфеток на собственном обеденном столе до марки трусов любовницы. Именно этому учил Дмитрий Глубокий, наживший за недолгую, в общем-то, жизнь, капитал, которого хватит не только детям, вернее, единственной дочери — возникшей пять лет назад, как чёрт из табакерки, — но и внукам. Если Герман будет примерным учеником, то правнукам правнуков тоже достанется.
Всё-таки паршивая была идея — отправиться в загородный дом. Как он мог забыть про выпускной и девятнадцатилетие Ярины? Зачем проехал безумное расстояние от аэропорта до посёлка, когда можно было наслаждаться покоем в собственном пентхаусе, в компании покладистой, ухоженной любовницы, млея от умелых ласк.
Герман привык смотреть правде в глаза, какой бы уродливой та ни была. А правда была в том, что он имел неосторожность влюбиться в девчонку, считавшуюся ему сестрой. Хотя, какая она, к лешему, сестра?! И по документам они были чужими людьми, и по крови. Ни единой капли, ни сраного общего гена. Ни-че-го!
Ярина такая же сестра, как та девчонка в красном платье, плотоядно облизывающая губы, готовая подать себя без гарнира. Впрочем, у той девицы оставался призрачный шанс быть его родственницей. Биологического отца Герман не знал, лишь имя и то, что тот был отменным кобелём, испортившим жизнь матери. Запомнилось потёртое фото «папаши» с мамой, где она совсем юная, с красивым, не обезображенным алкоголем лицом — таким, каким навсегда врезалось в память семилетнего мальчишки. Если когда-нибудь Герман Марков встретит своего биологического отца — уничтожит его.
Вышел из душа, жалея о собственном решении ещё сильнее. Вода взбодрила, горячие струи вызвали тяжесть в паху. За три недели в Малибу он не удосужился прихватить девицу, скинуть накопившееся напряжение. Проще было бы взять любовницу с собой. Пожарилась бы под горячим калифорнийским солнцем, спустила бы круглую сумму на ненужное шмотьё, заодно решала бы половые проблемы того, кто платит за её радости. Только всё это предполагало совместное проживание. Сраное ежечасное отсвечивание перед глазами женщины, которой полагается приехать вовремя, сделать то, что требуется здесь и сейчас, и свалить в свою квартиру, тихо закрыв за собой дверь.
Однажды Герман совершил ошибку, взяв в поездку любовницу. Больше он такого не делал. Никогда. Даже отдыхать Марков предпочитал один, без бесконечного щебетания: «Зайчик, а здесь…», «Зайчик, а там…». Зайчик, сука!
Половой вопрос пришлось отложить. Единственная женщина, которую в этом доме хотел Герман, и женщиной-то не была. Малявкой, без особенных форм, вечно кутающаяся в оверсайз так, что невозможно разглядеть, есть там что-то женское или осталось плоским, несформированным, безынтересным мужскому взгляду. Биполярочкой попахивает, господин Марков.
Он в упор не замечал существования Ярины, лишь оплачивал счета за обучение, отдых на фешенебельных курортах, куда девчонку тащила Нина, чтобы максимальное количество людей видело — наследница Глубокого ни в чём не нуждается.
Пока этой осенью не поймал себя на том, что торчит в загородном доме, как приклеенный. Несётся из любого конца города, только бы успеть, пока Ярина не ушла к себе в комнаты. Следит за каждым движением, жестом, отмечает во что одета. Ему нравилось разговаривать с девчонкой, наблюдать за ходом её мыслей, спрашивать о дальнейших планах, интересах, желаниях. Он рассмотрел цвет её глаз. Синие! Настолько синие, что казалось невероятным, что раньше он не замечал.
Однажды Ярина сидела в гостиной, завернувшись в толстовку — кроме как «завернувшись» не скажешь, настолько огромной та была, и разговаривала с малолетним хлыщом. Одноклассником или приятелем из посёлка, Герман не знал, с кем общается наследница Глубокого. Социальные связи — прерогатива Нины.
Хлыщ громко говорил, размахивал руками, активно жестикулировал, потом положил ладонь на колено Ярины, сжал. Девчонка заметно напряглась, рефлекторно отодвинулась, лапа с колена мгновенно исчезла.
О, в какое бешенство пришёл Герман! Даже неистовство! Он видел всё, отмечал каждую деталь. Быстрый взгляд, слишком синий, даже нечеловеческий, мифический. Мгновенно расширившиеся зрачки парня, раздувающееся, как у молодого жеребца ноздри. Желание, написанное на лбу.
Герман с силой сжал апельсин, который за каким-то чёртом держал в руке. Хотел съесть? Затолкать в глотку уроду со следами акне на гнусной роже? Он помнил, как сочная мякоть потекла по пальцам, шмякнулась на пол, оставляя липкие следы. Помнил тошнотворный вкус того апельсина, в злости вцепился зубами в ладонь, влетев в гараж. Прыгнул в машину и свалил в ночь, едва различая дорогу.
Влюбился? Насмешка мироздания! Влюбиться в ту, что и человеком-то четыре года назад не была. Была никем, ничем, строчкой в завещании.
К утру пришёл в себя, поржал над ситуацией за кофе. Сколько раз он влюблялся за тридцать два года жизни? Пять? Семь? Он даже какое-то время был влюблён в любовницу, пока та не начала гундосить «Зайчик» и просаживать его деньги. С тех пор она появлялась у Германа в постели только тогда, когда он этого хотел, на расходы был поставлен лимит, всё, что выше, требовало отдельного одобрения. Марков не испражнялся деньгами, а работал, вот и девица пусть отрабатывает лишнюю пару трусов или премиум-авто, в зависимости от того, какая блажь пришла ей в голову.
С тех пор Герман перестал приезжать, стал встречаться с Ниной на нейтральной территории, как всегда, оплачивал счета Ярины и ждал, пока чёртова влюблённость испарится.
Шум, гам, писки выдернули из дрёмы, волнами накатывающей на Германа. Наконец-то он растянулся на постели, уверенный, что ближайшие часов двенадцать проведёт в кровати,
