1
2012 год
— Правда, здесь миленько?
Тон у матери был заискивающий и слащавый до тошноты. Она смотрела на Макара с такой надеждой, будто ждала, что он сейчас же кинется рассыпаться в комплиментах этому убогому городишке.
Макар нехотя оторвал взгляд от видов, проплывающих за окном такси, и мрачно высказался:
— Ну и чертова же д-дыра.
Мать укоризненно вздохнула и покачала головой:
— Ну что ты такое говоришь, милый! Взгляни только, что за красота, а какая архитектура! Ты привыкнешь. Тебе здесь обязательно понравится! А еще море, море — ну разве это не прекрасно?
Море… У Макара презрительно дернулся уголок рта. Нет, он с детства был приучен к постоянным разъездам и кочевой жизни, но все же… все же гастролировать и переезжать насовсем в другой город — это разные вещи. Черт возьми, он уже отчаянно скучал по Москве!
— Цирк здесь такой же п-паршивый? — выговорил он.
— Ну почему паршивый? — в искреннем огорчении всплеснула руками мать. — Очень даже неплохой, стационарный, со своей небольшой, но постоянной труппой…
Ага, «неплохой», даже не относящийся к Росгосцирку. Интересно, на какие шиши он существует без поддержки государства? Там хоть зарплату артистам выплачивают? Впрочем, Макар не стал говорить этого вслух.
— Сынок, — мать нежно накрыла его горячую ладонь своей — узкой и прохладной. — Ты же знаешь, что мне пришлось очень нелегко в последний год. Я привыкла работать в паре, и тут так кстати подвернулся Миша с его предложением совместного номера…
— Скажи, — вдруг перебил ее он, — а ты любишь п-папу?
Мать отвела взгляд.
— Конечно, я его любила.
— Нет, — он с досадой поморщился. — Любишь ли т-ты его сейчас?
Она закатила глаза, явно испытывая неловкость и неумело стараясь это скрыть.
— Ну что ты как маленький?! Папы больше нет. Надо принять уже этот факт и смириться, а не бегать от действительности и притворяться перед самим собой, что в нашей семье ничего не изменилось. Прекрати прятать голову в песок и отрицать очевидное. Жизнь продолжается даже без папы, понимаешь? — патетически заключила она, и Макар снова невольно поморщился от явственной фальши в ее голосе.
— П-подумать только, как удачно все сложилось д-для этого самого Миши, — со всей язвительностью, на которую только был способен, выговорил он. — Отец т-так вовремя п-погиб… — когда Макар волновался, то начинал заикаться сильнее обычного.
— Тебе не стыдно? — насупилась мать. — Миша — мой давний друг и бывший однокурсник. Он всегда с большим уважением относился к твоему отцу и восхищался его талантом…
— Вау. Его вт-торое имя не Иисус, случайно?
— Макар! — взвилась мать, наконец потеряв терпение.
Он молча отвернулся к окну, давая понять, что не собирается продолжать этот дурацкий разговор, и чувствуя какое-то злорадное удовлетворение из-за того, что ему удалось ее выбесить. Родительница же, несколько минут обиженно посопев и пофыркав, традиционно предпочла смалодушничать и сделать вид, будто ничего не случилось. Такая модель поведения уже стала привычной для них обоих…
— О, посмотри-ка! — воскликнула мать с преувеличенным оживлением, как ни в чем не бывало. — Вон то красное кирпичное здание — твоя новая школа!
— Сейчас описаюсь от радости, — без всякого выражения прокомментировал Макар, даже не пытаясь сделать заинтересованное лицо.
— О ней очень хорошие отзывы, я читала, — продолжала мать. — Завтра же прямо с утра отправляйся к директору, чем раньше ты приступишь к занятиям — тем лучше. У тебя ЕГЭ на носу!
— Я к-как бы в курсе.
Макар, как и все дети цирковых артистов, давно привык к постоянной смене школ. В той, прошлой жизни — до гибели отца — они с семьей переезжали с места на место практически каждые два-три месяца. У него было два пути получения образования: заниматься с репетиторами и сдавать экзамены экстерном — или же устраиваться в новую школу в каждом городе, куда цирк приезжал на гастроли. Макар предпочитал второй вариант. Иногда он мог сменить пять-шесть школ за год! Он не успевал толком привыкнуть к новому классу и учителям, все они сливались для него в какую-то бесконечную вереницу одинаковых серых лиц и суетливых голосов. Да и зачем было привыкать? Он прекрасно понимал, что это все равно ненадолго. Гораздо важнее было другое: работа в цирке.
Макар не знал и не представлял себе другой жизни, кроме цирка — он, что называется, «родился в опилках». Родители чуть ли не с младенчества начали готовить его к будущим выступлениям: растягивали, развивали, ставили на мостик… В три года он уже регулярно появлялся на манеже в различных номерах: помогал клоунам в их репризах, ассистировал жонглерам и даже дрессировщикам. Когда Макару исполнилось двенадцать, родители решили задействовать его в своем новом номере. Отец ежедневно репетировал с ним по несколько часов, и Макар буквально заболел воздушной гимнастикой. Уровень увлеченности и вовлеченности был максимальным: тренировки семь дней в неделю, руки в мозолях, вечно разбитый нос, зажимы в шее, бесчисленные синяки… И самое главное — осознание: «Это мое! Зачем жить, если нельзя летать?!» В свои двенадцать он выглядел значительно взрослее: тело окрепло, подкачались руки, а сила воли у него всегда была другим на зависть.
Работать в жанре воздушной гимнастики официально позволялось лишь с восемнадцати лет, но у Макара так здорово получалось, что родители добились для сына разрешения летать под куполом цирка уже в четырнадцать. Он выступал с номером на кордепарели [1] на высоте пятнадцать метров — первый и единственный в этом возрасте абсолютно без страховки.
У всех цирковых детей даже игры были соответствующие — они устраивали представления друг для друга. А школа… ну что — школа? Всего лишь скучный, но, к счастью, преходящий фоновый элемент.
Обычно цирк приезжал в какой-нибудь очередной город, а уже утром Макар шел к директору с пачкой документов. Как правило, просто спрашивал у администрации гостиницы: «Где у вас тут ближайшая школа?»
Он не затруднял себя запоминанием имен и лиц одноклассников, не вливался в их тусовку, не зависал с ними вместе после уроков — было банально некогда. Его даже от физры освобождали… потому что чего-чего, а физкультуры в жизни Макара Вознесенского было и так предостаточно.
Квартира, к слову, оказалась неплохой. Лучше, чем он ожидал. Трешка, вид на Балтийское море из окна гостиной, симпатичная меблировка…
А вот Миша, бывший однокурсник матери, Макару категорически не понравился. Этакий слащавый типчик с улыбкой как у гребаного, мать его, Кена!
— Ну, здорово, приятель! — Миша протянул Макару ладонь для рукопожатия, делая вид, что страшно рад его видеть.
— Я вам не п-приятель, — строптиво отозвался тот. — И вряд ли когда-нибудь им стану. Не г-горю желанием, знаете ли…
— Макар! — шокированно ахнула мать, заливаясь краской. — Какая муха тебя тебя укусила? Извинись немедленно!
«Ага, щас, разбежался. Шнурки только поглажу». Макар не стал говорить этого вслух, но судя по вытянувшейся физиономии красавчика, иногда он вполне неплохо читал мысли.
— Миша столько для нас сделал! — продолжала распыляться мать, снова сбиваясь на уже знакомый Макару ненавистный пафосный тон, как в плохом театре. — Он нашел для нас это жилье! И именно ему мы обязаны тем, что…
— Перестань, Зоенька, — Миша предостерегающе поднял руку. — Не стоит.
Зоенька!.. Не, ну охренеть просто.
— Спасибо, дядя Миша, — с чувством отчеканил Макар, даже не запнувшись на проклятой «д» в первом слоге; он бы даже отвесил ему поклон, но понял, что это будет смотреться уже совсем издевательски.
Тот скривился, словно прожевал дольку лимона.
— Можно просто «Михаил» и на «ты», — великодушно разрешил он.
Макар округлил глаза в притворном ужасе.
— На «ты»?! Что вы, я не могу. К-как можно, — и все-таки он не сумел выговорить целую фразу без запинки. — Вы же это… ну, уже в возрасте.
