— Мона, это место — наш дом, — выдыхает Илай.
Его бесит мой любознательный ум. Илай любит этот остров и то, что я тут, как в ловушке.
«Мой дом там, где Клара».
Протянув руку, Илай убирает с моей щеки прядь волос и нежно мне улыбается. У меня внутри все сжимается от тишины. Илай всегда заботился о нас с Кларой, но, когда мы с ним остаемся одни, бросает на меня затяжные взгляды, от которых мне кажется, что, несмотря на нашу пятилетнюю разницу в возрасте, он видит во мне больше, чем друга. Илай любит нашу жизнь и верит в видение моего отца, за исключением тех случаев, когда дело доходит до запретных прикосновений ко мне. Он ругает меня за нарушение правил, но сам нарушает самое строгое из них.
Я опускаю взгляд на его пухлые губы, невольно размышляя о том, каково это — целовать их, чувствовать на себе их поцелуи. Это будет так же, как в книге рассказов? Волшебно? Судьбоносно?
— О чем ты думаешь? — спрашивает Илай и проводит языком по своим губам.
Меня воспитали в убеждении, что мои мысли нечисты, и мне следует хранить целомудрие для мужа, но назойливый голос где-то внутри твердит, что моя жизнь — это моя жизнь, и я должна делать то, что мне хочется, а не то, что меня заставляют.
Каждая мысль, идущая вразрез с Писанием, говорит мне, что я непокорная, но, может, в этом и нет ничего плохого.
Мой отец называет это тьмой, что вытесняет Божий свет. Развращает целомудренных. Что такого замечательного в этом целомудрии? Мы пленники не тьмы, а его света.
— Интересно, каково это — целоваться, — пожимаю плечами я.
Илай распахивает глаза, его взгляд будто стекленеет, и уголок моего рта приподнимается в улыбке.
— Ты хочешь, чтобы тебя поцеловали? — наклоняется он ко мне, заслоняя солнечный свет.
Я подаюсь к нему, мое лицо в сантиметре от его лица. Каждый выдох — это его вдох. Губы Илая приоткрываются, а грудь все быстрее поднимается и опадает.
Прошептав «Да», я «клюю» носом его нос, вскакиваю на ноги и бросаюсь с берега к опушке леса.
— Вот паршивка! — выкрикивает он, кинувшись в погоню.
От моего смеха с верхушек деревьев взлетают в небо птицы, под бегущими ногами шуршат листья и ветки. Я слышу приближение Илая и визжу, когда он налетает, сбивает меня с ног и кружит. Затем прислоняет к стволу большого дерева, прижав спиной к шершавой коре.
Он слишком близко. В его глазах полыхает огонь.
— Ты знаешь, что мне нельзя тебя целовать, — произносит Илай, но язык его тела говорит мне другое.
— Сегодня мой День рожденья, — напоминаю ему я.
Протянув руку, я притягиваю его к своим губам, и он не сопротивляется.
Соприкосновение неловкое, неуклюжее. Мы стукаемся зубами, наша неопытность очевидна.
Земля не переворачивается, и сердце не выпрыгивает из груди. Моя жизнь никак не меняется.
Внутри меня пускает корни разочарование… и они медленно начинают прорастать.
3
МОНА
Когда я возвращаюсь, в доме тихо. Каждый раз, когда я переступаю его порог, меня переполняет чувство страха. Наш дом находится на границе острова, так близко к гавани, что я вижу ее из окна своей спальни. Ночами я часто думала о том, чтобы сбежать, спрятаться на одном из продовольственных судов, что курсируют в город за продуктами для здешнего рынка, но меня удерживает страх.
Что, если меня поймают? Отец тогда посадит меня в тюрьму? Очистит от грехов? А что, если меня не поймают, и я доберусь до города? Вдруг те чудовища, о которых говорит отец, разыщут меня раньше, чем Клара?
С чувством разрастающейся в груди печали я крадусь в дом. Я прохожу уже половину пути, но тут меня пугает голос отца:
— Сегодня утром ты пропустила чтение Священного Писания.
Его слова вонзаются в меня, словно лезвие ножа. Сердце бьется о грудную клетку. Я думала, что он в церкви.
— Прости, отец. Мне хотелось увидеть восход солнца. Он напоминает мне о Кларе, — бормочу я.
От звука ее имени лицо отца всегда темнеет, предвещая страшную бурю, грозящую своей непредсказуемостью. Клара его плоть и кровь, но от неприкрытого презрения, которое он к ней испытывает, можно подумать, что я говорю о какой-то грешнице из внешнего мира
Бум. Бум. Бум.
— Твоя сестра нарушила наш закон. Покинув нас, она впустила в душу грех.
Тон его голоса остается удивительно ровным и сдержанным, отчего по моему телу пробегают мурашки. Опаснее всего, когда отец обманывает своим спокойным поведением. Это для того, чтобы вы ослабили бдительность и не заметили в нем дьявола.
— Твой закон, отец, — смело, непокорно говорю я.
К щекам приливает жар. Я ненавижу его законы. Его удар сбивает меня с ног, щеку тут же пронзает боль, от которой перехватывает дыхание.
— Разве я не обеспечиваю вам обеим беззаботную жизнь? — произносит он, шагнув ко мне. У меня дрожат руки, и хочется съёжиться. — Однажды ты займешь мое место и возглавишь наш народ. Этот же закон ты передашь своим детям. Это самый безопасный способ. Единственный способ сохранить души в чистоте.
От его слов что-то у меня внутри умирает. Я не хочу оставаться здесь, кого-то возглавлять… А дети? Я сама еще ребенок. Не думаю, что мы обязаны жениться и плодить как можно больше детей. Это ад.
— Если ты так хочешь, отец, — киваю я.
Потому что я должна. Не стоит и дальше навлекать на себя его гнев. Я поднимаюсь на ноги, изо всех сил сдерживая слезы.
— Да, я так хочу.
Отец резко разворачивается, и я облегченно вздыхаю. Но только я собираюсь сделать шаг в сторону своей комнаты, как он оборачивается:
— И, Мона… никаких больше утренних наблюдений за восходом солнца.
Его слова — скорее предупреждение, чем просьба. По моему языку разливается кислотный ожог тошноты.
И совсем, как цветок без солнца, я увядаю внутри.
— Хорошо, — я пытаюсь пройти мимо него, но отец встает у меня на пути и приподнимает пальцем мой подбородок.
— Ее нет уже месяц. Если она вернется, то уже испорченной внешним миром. Мона, это как болезнь, и Клару от нее нужно будет очистить. Отправляйся к себе в комнату и помолись за ее душу.
К горлу подступает ком, мешая мне сказать что-нибудь еще.
Он и правда ее очистит? Да.
Надеюсь, что Клара никогда не вернется.
Из-за терзающих желудок приступов голода мне приходится покинуть свою комнату в поисках еды. Так отец настоял бы на моем присутствии за ужином, но сейчас он наказывает меня за то, что я пропустила утреннее чтение Священного Писания. Как будто мне нужно читать эту книгу. Я могу пересказать её наизусть.
Я прохожу мимо комнаты матери и вижу, что дверь приоткрыта, а сама она сидит на краю кровати, обхватив голову руками. Осторожно постучав по деревянной панели, я вхожу и опускаюсь перед ней на пол.
— Мама?
Я сжимаю в ладонях ее руки, и мою душу переполняет скорбь, поскольку я вижу в ее глазах слезы.
— Со мной все хорошо, моя милая девочка.
Это не так. На коже у нее под глазом свежий синяк.
— Мама, что случилось?
Она шмыгает носом и, высвободив из моих ладоней руки, вытирает глаза.
— Ничего, — нервно усмехается она. — Я только что упомянула Клару в присутствии твоего отца. Ты же знаешь, каким он бывает.
Он дьявол.
— Отец хочет, чтобы я помолилась за душу Клары, — хриплю я.
Мама шмыгает носом, и к моим глазам подступают слезы.
— Отец здесь вырос, Мона. Он не знал другой жизни.
— А ты? — спрашиваю я, сбитая с толку ее намеком.
— Я тоже, но я все же видела внешний мир.
Из моих легких вырывается невольный вздох. Я распахиваю глаза, из них по щекам вот-вот покатятся слезы.
Моя семья послала меня туда вербовать людей, учить их вере и покаянию. Когда народ возглавлял еще твой дед, мы делали это, чтобы привести к Богу потенциальных людей света. Чтобы истинно верующие стали одними из нас.
