— Очень мудро.
Очевидно, что если бы это был один из тех фильмов с шерстяными шапками, поцелуями под снегом и твердолобыми деловыми женщинами, вспоминающими истинное значение Рождества, в этот момент мы бы начали разговор, и он последовал бы за мной в автобус, и… ну, вы и сами знаете результат. Но это не кино, я на сто процентов одинока, и, несмотря на то, что я такой же любитель фильмов с Ричардом Кертисом, как и любой другой безнадежный романтик, я напоминаю себе, что на сто процентов не ищу никого другого. Потому что это мое новое начало и моя новая жизнь, и я делаю это САМОСТОЯТЕЛЬНО.
Град прекращается, и я изо всех сил стараюсь перейти дорогу в манере независимой лондонской девушки, проживающей свою лучшую жизнь, осознавая, что красивый скандинав наблюдает за мной и (очевидно) думает, что я сбежала, и задается вопросом, увидит ли он меня когда-нибудь снова.
Что происходит на самом деле, так это то, что меня чуть не сбивает с ног парень на велосипеде, я пытаюсь найти свою карточку, чтобы расплатиться ей, когда сажусь в автобус, и когда я поднимаюсь по лестнице и сажусь на сиденье, то смотрю через дорогу и вижу красивого двойника Джейми Ланнистера, сияющего от счастья и восторга, когда его бойфренд появляется из-за двери «НМК Инк.» в дорогом на вид пальто, целует его в губы и нежно проводит рукой по его прекрасным светлым волосам. Ну что ж. Хорошо, не смотрю.
Сижу, прижавшись к окну автобуса, вытирая конденсат своим пушистым розовым рукавом, чтобы иметь возможность смотреть в окно всю дорогу до Ноттинг-Хилла. Я наблюдаю, как мы проезжаем Гайд-парк, огромные голые деревья, ветви которых тянутся к серому небу. Автобус останавливается, из него выходят пассажиры, и я наблюдаю, как женщина, одетая в красное пальто с меховым воротником, вылезает из блестящего черного такси, ее руки полны дорогих на вид пакетов с покупками.
А потом мы отъезжаем, и я смотрю, как здания становятся меньше, а серое небо — больше, и автобус везет меня в мой новый дом и мою новую жизнь. Я улыбаюсь женщине, когда она заходит и садится рядом со мной, и даже не возражаю, что она открывает совершенно потрясающий сэндвич с тунцом и съедает его. Ничто не помешает этому моменту, потому что у меня есть работа в Лондоне и комната в доме, который я даже представить себе не могу. Я сжимаю руки в кулаки от волнения, когда вижу надпись «Ноттинг-Хилл-Гейт», вспыхивающую на информационном табло в автобусе. Я нажимаю на сигнал остановки, мой сигнал, и мое сердце слегка подпрыгивает от волнения, когда автобус подъезжает к остановке.
Это Лондон, думаю я.
И теперь Лондон — мой дом.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Джесс
22 декабря, Олбани-роуд, 15, Ноттинг-Хилл
Я останавливаюсь на минуту возле дома и смотрю вверх, все еще не совсем веря, что этот особняк с террасами — мой дом. Он огромный, слегка обшарпанный, и в нем чувствуется увядшее величие. Шесть широких каменных ступеней ведут к широкой деревянной входной двери, выкрашенной в ярко-красный цвет, который местами выцвел и стал бледно-темно-розовым. Каждое окно, выходящее на дорогу, украшено витиеватой лепниной — те, что на нашем доме, немного облупились и выглядят неряшливо, но каким-то образом это только придает месту более гостеприимный вид, как будто оно полно истории.
Соседняя дверь с одной стороны недавно отделана, подоконники блестят черной краской. На каждом окне стоят ящики, битком набитые анютиными глазками и вечнозелеными растениями. Я вижу огромную рождественскую елку, со вкусом украшенную миллионами звездных огней и увенчанную огромной металлической звездой. Прямо у крыльца стоит маленький красный велосипед, прикованный цепью к перилам, и пара резиновых сапог. Должно быть, это тот самый инвестиционный банкир, о котором говорила Бекки. Особняк на другой стороне был превращен в многоквартирные дома, и рядом с синей входной дверью есть ряд дверных звонков.
Я взбегаю по ступенькам и поднимаю тяжелый медный дверной молоточек.
— Тебе не обязательно стучать, — говорит Бекки, сияя, когда открывает дверь. — Это же дом!
— Нужно, потому что ты еще не дала мне ключ, — я люблю Бекки.
— Ах, — Бекки берет мою сумку и вешает ее на огромный деревянный крючок для одежды прямо за дверью, который выглядит так, словно пробыл там целую вечность. Рядом с моей сумкой висит массивный черный зонт с резной деревянной ручкой.
— Раньше он принадлежал моему дедушке, — говорит она, рассеянно проводя по нему рукой. — Это место похоже на чертов музей.
— Не могу поверить, что он твой.
— Я тоже, — Бекки качает головой и манит меня на кухню. — А теперь подожди здесь две секунды, и я проведу тебе экскурсию.
Я стою, где меня оставили, на краю огромного пространства кухни-столовой, которая простояла здесь так долго, что снова вошла в моду. Здесь сплошная пробковая плитка, свисающие растения и огромная белая раковина, полная льда и бутылок пива.
Думаю, бабушка Бет была бы впечатлена этим. Всем этим. Я совершила огромный прыжок.
— Жизнь для того, чтобы жить, Джессика, и в этом месте все очень хорошо, но оно похоже на зал ожидания Бога, — сказала она однажды, хихикнув и кивнув головой в сторону окна, где проехала флотилия мотороллеров, на которых ехали седовласые пожилые люди, покрытые водонепроницаемыми чехлами на молнии. Приморский городок, в котором я выросла, на самом деле был не так плох, как казалось, но вот что правда: все изменилось. Дедушка скончался, и бабушка Бет продала дом и вложила свои деньги в маленькую квартирку в новом охраняемом жилом комплексе, где для меня не было места, не потому, что она меня выгоняла, а потому, что, как она сказала, проницательно глядя на меня, пришло время уходить. Я жила в каком-то застое с тех пор, как все закончилось с моим бывшим парнем Нилом.
Как ни странно, катализатором всех этих перемен стало предложение о повышении в маркетинговой компании, где я работала. Если бы я приняла предложение, это стало бы работой всей жизни. Я могла бы позволить себе купить маленький домик у моря и поменять свою машину на что-нибудь поприличнее, и я бы продолжала жить той жизнью, которой жила с тех пор, как окончила университет, и каким-то образом вернулась домой, когда все мои друзья расправили крылья и направились к ярким огням Лондона или Нью — Йорка, или… ну, Сара оказалась в Инвернессе, так что, полагаю, не все мы оказались в каком-нибудь экзотическом месте.
Но бабушка Бет пустила мои планы под откос и поставила передо мной задачу выбраться и ухватиться за жизнь обеими руками, что довольно сложно для кого-то вроде меня. Я склонна придерживаться подхода, согласно которому вы должны держать жизнь одной рукой, а другую держать свободной, на всякий случай. И все же я здесь, на час раньше (очень похоже на меня), чтобы устроить вечеринку по случаю новоселья для компании людей, которых Бекки собрала вместе, чтобы разделить этот беспорядочный, полуразрушенный старый дом в Ноттинг-Хилле, который оставили ей ее бабушка с дедушкой, когда умерли.
— Я все еще не могу поверить, что это твое место, — повторяю я, балансируя на краю бледно-розового бархатного дивана. Он спрятан под целой флотилией подушек. Подлокотник дивана тревожно скрипит, и я встаю, на всякий случай, если он вот-вот прогнется под моим весом.
Бекки качает головой:
— Ты не веришь? Тогда представь, что чувствую я.
— И твоя мама правда не возражала против того, чтобы твои бабушка с дедушкой оставили тебе свой дом в завещание?
Она качает головой и открывает две бутылки пива, которые держит в руках, протягивая мне одну:
— Она вполне счастлива там, где находится. И ты знаешь, все это ее имущество — это грех и тому подобное.
— Верно, — я делаю глоток пива и смотрю на фотографии в рамках на стене. Маленькая девочка в туфельках от Мэри-Джейн с серьезным лицом неодобрительно смотрит на нас. — Она присматривает за тобой, посмотри.
