Но, в конце концов, какая разница, с кем это произойдет в первый раз? Мурод, по крайней мере, не убьет… А тот, кто следующим захочет предъявить на нее права, может и убить — запросто. Почему же не убить, если точно знаешь, что тебе за это ничего не будет? Все Достоевские вопросы решились быстро, просто и никаких особенных сомнений больше ни у кого не вызывали. Да и были ли они вообще когда-нибудь, эти вопросы, и сам Достоевский — был ли?.. Даже Лоле казалось теперь призрачным его существование, а Мурод, конечно, и прежде о нем не догадывался. И тот, кто будет после него следующим, наверняка не догадывается тоже.
— Ты все равно не сможешь, — сказала Лола. — Ты обкуренный, обдолбанный — у тебя не встанет.
Она сама не понимала, как вырвались у нее эти, явно для него оскорбительные, слова и, главное, зачем они вырвались! Скорее всего, это были просто остатки прежней… не роскоши, конечно, но хотя бы независимости, той самой, которой она с таким безнадежным упорством дорожила.
— Су-ука! — с присвистом завизжал Мурод. — Какой сука ты! При этом он то ли случайно, от собственного вопля, то ли вполне сознательно дернул рукой, в которой держал нож. Лезвие скользнуло по Лолиному боку, и это было уже не зловещее покалывание, а резкая, режущая боль, от которой она вскрикнула — непроизвольно, бесцельно, забыв о том, что это совершенно бесполезно…
Что произошло сразу же после ее вскрика, Лола не поняла. Она вдруг почувствовала, что рука Мурода разжалась, потом — то есть не потом, а вот именно сразу же — что он уже не дышит жадно и тухло прямо ей в лицо, а кричит, но не рядом, а чуть в стороне и словно бы где-то внизу. Потом она услышала, как зазвенел по асфальту нож, и увидела, что Мурод тоже лежит на асфальте и снизу вверх изумленно смотрит на нее, громко и отчетливо матерясь. Еще через секунду Лола поняла, что и взгляд, и мат обращены вовсе не к ней. Стремительно обернувшись, она различила у себя за спиной еще одну фигуру — мужскую, высокую — и непроизвольно отшатнулась.
— Видишь, как ты девушку напугал, — услышала Лола. — От собственной тени шарахается.
— Это вы, что ли, моя тень? — поинтересовалась она. Мужчина засмеялся и сказал:
— Нет, все-таки, видно, не очень-то он вас и напугал. Может, зря я ему помешал?
— Это уж вам решать, зря или не зря, — пожала плечами Лола. — Я же не знаю, зачем вы вдруг взялись ему мешать.
— Ну и характер у девушки! — снова засмеялся ее неожиданный собеседник. И тут же рявкнул: — К-куда? — Теперь Лола различала его отчетливее, поэтому заметила, что одной ногой он наступил на валяющийся на асфальте нож, а другой пнул подбирающегося к ножу Мурода. — Кинжал не надо трогать, ты с ним обращаться не умеешь, — назидательно добавил он, подбирая нож. — И вообще, вали-ка ты отсюда, как тебя — придурок недоделанный?
Он снова засмеялся. Лица его Лола разглядеть не могла — все-таки свет звезд она ведь придумала, — но смех у него был необычный. То есть, может быть, и обычный, но просто Лола давно уже не слышала такого беспечного смеха, да еще в обстоятельствах, которые явно не располагали к беспечности.
— Вали, вали, — повторил он, для верности еще раз подтолкнув ногой Мурода, который, впрочем, и так уже отползал в сторону, только что не поскуливая. — Вы в этом доме живете? — обратился этот смешливый человек к Лоле.
— А что? — настороженно переспросила она. — Собираетесь ко мне в гости?
— Ну уж! Я без приглашения в гости не хожу, — возразил он. — Я в том смысле, что про соседку вашу — не подскажете? Которая на втором этаже живет, во-он там, где форточка открыта.
погружалась в знакомое, любимое пространство, — ее охватывало чувство защищенности и покоя. Она сознавала обманчивость этого чувства, но его убаюкивающая сладость была сильнее того, что говорил разум. А ее усталость от того, во что превратилась жизнь, была еще сильнее.
— Посидите, пожалуйста, в комнате, — сказала она, сразу проходя на кухню. — Сейчас я воду согрею, вас перевяжу, а потом поужинаем.
— За что люблю Восток, — заявил ее спутник, — так это за гостеприимство. Привели человека с улицы, как зовут, не знаете, а ужинать — пожалуйста. Матвей меня зовут, — представился он, стоя на пороге тесной кухоньки.
— А меня Лола, — не оборачиваясь, потому что зажигала конфорку под большой кастрюлей с водой и переливала часть воды в маленькую кастрюльку, чтобы поскорее согрелась, ответила она. — Сейчас я вас перевяжу, буквально через минуту.
— Я и сам могу, — сказал Матвей. — Вы мне только бинт дайте и что-нибудь вроде йода, если есть.
— Давайте руку, — велела Лола. — Сначала помоем, а потом перевяжем.
Он послушно подошел к раковине, коротко вздрогнул, когда Лола начала лить воду ему на руку — все-таки порез на ладони был довольно глубокий — потом спросил виноватым тоном:
— Может, не надо полотенце пачкать?
— Вы бы лучше о себе подумали, а не о полотенце. — Лола обернула его руку белой льняной салфеткой. — Что начальству скажете?
— Что ежевикой укололся, — улыбнулся он. — Вон у вас ежевики сколько возле дома. Скажу, ягоды воровал.
Он был очень легкий человек, с ним было так же спокойно, как спокойно было в квартире одной, это Лола определила мгновенно. И даже еще спокойнее с ним было, чем одной, потому что спокойствие ее одиночества давно ведь было только иллюзией, а от Матвея просто физически исходила какая-то ненавязчивая уверенность, из-за которой и возникало чувство защищенности.
Впрочем, может быть, и это чувство было иллюзорным; у Лолы не было сейчас времени в этом разбираться.
— А теперь пойдемте в комнату, — сказала она. — Бинт у меня в комоде и йод тоже.
— Ух ты! — сказал Матвей, останавливаясь в дверях комнаты. — Вот это да!
Лола выдвинула ящик комода и незаметно улыбнулась. Папина библиотека производила ошеломляющее впечатление на всех, кто видел ее впервые. Когда-то все друзья читали эти книжки, и у каждого первая реакция была именно такая — изумленная.
— И Чехов синий, и Толстой коричневый, — восхищенно произнес Матвей. — Ничего себе роза Шираза!
— Еще Некрасов цвета старой слоновой кости и черный с красным Шекспир, — насмешливо добавила Лола. — А что вас так удивляет? Вы думали, я не умею читать? Давайте руку.
— Извините, — смутился он. — Я не думал, что не умеете. Просто я здесь ни у кого вообще ни одной книжки не видел, а тем более полных собраний.
— Много вы здесь могли видеть! — фыркнула Лола. — Где, интересно, вы хотели увидеть книжки, в кишлаке, что ли? Вы же в горах где-нибудь служите, наверное.
Она осторожно полила йодом его ладонь — не в рану, а вокруг, как мама когда-то учила, — и быстро перебинтовала ему руку.
