богатенькие буратины прикупают недвижку. А что? Удобно. И собственная территория и, считай, от центра недалеко.
А тут надо плюхать в Волжский. Это за городом. Не столько далеко, сколько транспорт капризен.
Но отказываться уже неудобно. Обнадежила человека.
– Демьян Федорович, малясь, с характером, – отрекомендовывает мне нанимателя Антонина Ивановна. – Да любой мужик становится противным, когда болеет. Не мне тебе рассказывать.
Представив себе мужика Демьяна Федоровича большим и косматым, у заснеженного окна сидящим на скамье почему-то возле самовара и, опираясь одной рукой на клюку, пьющим чай из блюдца в другой, я прыскаю со смеху. Что-то прям Бажовскими сказками повеяло.
– Ну вот. Хоть развеселилась, а то кислая, как те лимоны. Смотаешься на денек, воздухом подышишь лесным.
Тетя Тоня уходит, держась за поясницу, а я наливаю себе большую кружку чая и приклеиваюсь к окну, разглядывая в свете фонарей кружащиеся мелкие и робкие снежинки.
И возвращаюсь к словам соседки, сказанным напоследок:
– Бледная ты, молодец, что покрасилась, мальчишки хоть заметят.
– Да уж, дождешься от них, – фыркаю я.
Мой меня не только не признал, но и не заметил.
– А ты загадай желание на зиму. Вон и снежок, наконец, запорошил.
– Это, что, примета какая-то? – заинтересовываюсь я.
– Вроде нет. Но бабка моя, та, что в деревне ведьмой считалась, говорила, что снег надежнее всяких там падающих звезд.
Из любопытства хочу загадать, а ничего путного в голову не идет. В конце концов плюнув на все эти суеверия, я отправляюсь спать.
Я вылезаю на конечной остановке в некоторой растерянности. Кругом ни шиша. Только лес.
Перед тем как спуститься по ступенькам старого автобуса, похожего на аквариум, я спросила у водителя, туда ли я вообще приехала, и он сказал, что мне километра три вон по той тропинке.
Три километра по колено в снегу?
Очешуеть!
Зря я все-таки не послушала совета Антонины Ивановны и не взяла такси. Денег пожалела.
Это в городе выпавший за ночь снег уже испачкался и растаял, расползаясь знаменитой новогодней грязюкой. А за городом, как в песне, зима.
Делать нечего. Все равно обратно я смогу уехать только вечером.
Кабы не щипучий морозец, я бы восхитилась ветвями, облепленными снегом, склоняющимися красивой аркой как раз над тропинкой, и белыми шапками на елях. Но даже те пять минут, что я трачу на тоскливое провожание взглядом неуклюже развернувшегося автобуса и кислый осмотр местности, дают понять, что стоять и восхищаться – сейчас не ко времени, пальцы ног уже подмерзают.
Делать нечего, двигаю в указанную сторону, и те самые красивые издалека ветви являют свое коварство. С пушистых лап сыплется снежное крошево и прямо мне за шиворот.
Блин.
Топаю по хрустящему снегу в бело-голубую глубь, ежесекундно проваливаясь в наметенные сугробы и черпая полные сапоги.
Через двадцать минут прогулки с нагрузкой, я набредаю на хорошо укатанную лыжню с собачьими следами вдоль нее, и жить становится немного легче. Точнее, становится легче идти. А так я по-прежнему взопревшая, со снегом в сапогах и покалывающим от мороза носом. Только теперь мне еще и пить хочется.
Воды я взять с собой естественно не додумалась, зато у меня в кармане пуховика есть мандарин. Это даже символично. Хвойный дух, лесная свежесть, незамутненная запахами города… Как в детстве.
Только я бы лучше дома под одеялком отлежалась.
Замерзающими пальцами на ходу чищу оранжевый шарик, и от аромата цедры, рот наполняется слюной. Хочется горячего сладкого чая и почему-то бутерброда с селедкой. И смотреть на развешанные на окнах гирлянды, считая каких огоньков больше – синих или красных.
А не вот это вот все.
И мандарин уже слопан, а я все иду.
У меня закрадывается подозрение, что могу заблудиться, и когда паника уже начинает точить об меня свои коготки, я, наконец вижу впереди забор.
Ну слава тебе, яйца.
Вообще, нехреново дед забрался.
Что ж он так далеко от цивилизации-то? А если сердце прихватит?
Подойдя ближе, радуюсь, что это тот самый дом, что мне нужен, ибо на нем есть даже номер и название улицы, что вызывает у меня нервный смешок. Улицы? Серьезно? Я покрутилась вокруг себя. По-прежнему, глухая лесная опушка, лишь вдалеке над деревьями виднеется столб жидковатого серого дыма. Скорее всего, кто-то баню топит.
Нащупав в кармане холодную связку ключей, я атакую калитку и, открыв ее, в испуге отпрыгиваю назад. Мне требуется несколько минут осознать, что ничего страшного не происходит, просто с той стороны к ней была прислонена лопата, которая, когда я дернула ручку на себя, полетела на меня, целя черенком прямо в глаз.
С колотящимся сердцем подбираю инвентарь. А тяжелая какая!
Хороша была бы Снегурка с бланшем под глазом.
Мысленно матеря несознательного владельца за разбросанные вещи, я пристраиваю лопату у ворот.
Вторым сигналом от вселенной, что не стоило мне приезжать, становится ручка швабры, чуть не тюкнувшая меня по лбу, когда я тяну на себя входную дверь.
Строго говоря, я не ожидала, что она открыта, и швабра падает рядом, а не мне на голову только потому, что, дернув слишком сильно легко поддавшуюся дверь, я по инерции отступаю назад.
В этом доме мне определенно не рады.
Надо позвать хозяина.
Сейчас только выдохну.
Убрав с дороги еще одно оружие домохозяйки, я проникаю в дом, боязливо оглядываясь по сторонам. А ну как еще что-нибудь свалится?
Вроде обходится, и я с наслаждением снимаю сапоги, разминая окоченевшие пальцы ног, и расстегиваю пуховик, под который тут же проникает тепло хорошо натопленного дома.
За шуршанием капюшона я упускаю появление нового персонажа в прихожей, если так можно назвать длинное помещение, которое, похоже, идет вдоль всего дома.
Догадываюсь я, что что-то не так, по усилившемуся влажному запаху дерева и бергамота.
Вскинув глаза, я застываю ошалев.
На дальнем конце прихожей, судя по всему в дверях домашней сауны, стоит обнаженный Адонис, увлеченно вытирающий волосы полотенцем.
Я тут же пялюсь туда, куда хорошие девочки никогда не смотрят.
Прежде чем я успеваю себя остановить, у меня от смущения вырывается:
– В этом доме хоть что-нибудь стоит, как надо?
– Что? – уставившись на меня, рычит голый перец.
Ой. Кажется, меня поняли превратно…
– Здравствуйте… – нервно сглатывая, говорю я, вспомнив про вежливость.
Глаза никак не хотят оторваться от мужского достоинства в обрамлении темных волос. Увесистый мешочек под ним тоже… э…
