— Сдвинь трусики в сторону, — приказал я, и она немедленно повиновалась, как нуждающаяся, идеальная девушка, за которую я готов умереть — убить.
Я схватил ее за затылок, заставив посмотреть мне в глаза. Другой рукой я обхватил ее ногу за талию, затем взял свой член и прижал головку к ее клитору. Затем к ее входу — тугой маленькой дырочке, которая заставляла меня терять все разумные мысли, когда я оказывался глубоко внутри нее.
Ее глаза потемнели, и нить, державшая меня под контролем всю ночь, наконец, оборвалась.
Я вошел в нее медленным, глубоким толчком, прижимая ее спиной к дереву, зная, что ей нравится резкий укус боли, сплетенный с удовольствием. Я знал, потому что знал о ней все.
Я застонал. Чееееерт.
Она была такой теплой. Такой. Блядь. Теплой. И тесной — как она обхватывала меня, сжимала, высасывала из меня все, чего я стоил. Мне пришлось заставить себя просто… быть… в это мгновение. Всего одну секунду. Мне нужно было насладиться ощущением… ее. Это было моим спасением и моим проклятием, потому что в этот момент я знал, что ничто в этом мире — или за его пределами — никогда не заставит почувствовать себя так хорошо. И я также знал, что убью любого ублюдка, который попытается отнять ее у меня, который посмеет украсть у меня вкус рая.
— Это мое. Ты моя, — сказал я ей, вытаскивая до самого кончика, а затем снова входя. Я откинул прядь волос с ее лица, затем прижался лбом к ее лбу. — Моя идеальная девочка, — а затем я переместил руки на ее задницу, крепко сжимая ее плоть и наращивая темп. Яростный. Мощный. Непреклонный.
Другой ногой она обхватила меня за талию. Ее руки вцепились в мои волосы. Ее сладостные крики прорывались сквозь звук соприкосновения кожи с кожей. Она опустила голову мне на плечо, ее киска пульсировала и сжималась вокруг меня.
— Я почти, Грей. Я… уже… почти.
И, блядь, если бы я не был сейчас прямо там с ней. Я кончил с рычанием. Он пронзил меня от вершины позвоночника до самых яиц. Жестокий и взрывной. Выплескиваясь в нее и обратно на меня.
Сэди издала тихий, спокойный вздох удовлетворения, а затем посмотрела на меня с милой улыбкой, искривившей ее губы. Мое сердце заколотилось в груди. Боже, я любил эту девушку. Я любил ее больше жизни, больше воздуха, больше, чем любая душа когда-либо любила другую.
На одном дыхании кайф от того, что я наконец-то вошел в нее, оборвался. В воздухе разлилось что-то злое — осязаемая тьма, от которой волоски на моем затылке зашевелились. Шепот угрозы пробивался сквозь нависшие ветви. Даже луна спрятала свое лицо за облаком. Где-то совсем рядом каркнул ворон, а затем захлопал крыльями, привлекая мой взгляд к теням на верхушках деревьев, пляшущим на фоне ночного неба.
Я был не из тех, кого легко напугать.
Я вообще не пугался.
Но внезапная перемена в атмосфере была тревожной.
Несмотря на то, что мне было больно это делать, я поднял Сэди со своей талии и поправил ее трусики. Затем я в последний раз провел рукой по своему члену, высасывая последнюю каплю, прежде чем засунуть себя обратно в штаны. Как по команде, как только я закончил с молнией, резкая, жгучая боль вонзилась в нижнюю часть моей лодыжки. А затем я оказался на коленях, лицом к лицу с кроваво-красной коброй, которая расправила свой капюшон и извергла яд мне в глаза. Из чистого инстинкта я схватил ее и отбросил так далеко, как только мог. В тот момент все увеличилось. Все до единой чертовой вещи. Я чувствовал, как яд горит в моих венах, пожирая мои капилляры с молниеносной скоростью. Мое зрение затуманилось, глаза щипало, а по щекам текли непроизвольные слезы. Я сглотнул, сдерживая желание вырвать.
Красная кобра была пустынной змеей. У нас в Шотландии они не водятся. И уж точно я никогда не видел ее в этом лесу. Но я знал. Я точно знал, откуда она взялась. Отец рассказывал мне об инициации. О ритуалах. Эта чертова змея. Это был символ Обсидианового Братства. И она была здесь, нападая на меня.
— О Боже, Грей!
Я прижал ладони к горящим глазам, а затем проследил взглядом за звуком голоса Сэди. Вдалеке я услышал треск веток и хруст листьев под тяжелыми, торопливыми шагами.
Я закрыл глаза, беззвучно проклиная ублюдка, который сделал это, искалечив меня, чтобы я не мог защитить ее — а затем испустил рев из самых темных глубин своей души.
— Беги!
ГЛАВА 1
30 лет
Некоторые говорили, что деньги — корень всех зол.
Я не соглашался.
Люцифер пал от благодати не из-за денег.
Войны велись не из-за денег.
Жажда власти.
Жажда контроля.
Вот что толкало здравомыслящих людей в глубины безумия.
Зло действительно существовало. И оно преклонило колени перед властью.
Отец учил меня с того момента, как я стал достаточно взрослым, чтобы понимать: нет силы без знания. А знание вещей без рассказа — вот где была настоящая сила. Люди теряли бдительность, когда думали, что никто не знает их секретов. Высокомерие преобладало над здравомыслием, когда кто-то считал себя самым могущественным человеком в комнате.
Эта комната, моя библиотека, хранила в себе знания всей жизни, и не только из-за полок с книгами, которые выстроились вдоль стен. Это была не просто комната, полная классической мебели, стеклянных ламп и шерстяных ковров. Это было хранилище. Здесь за выдержанным виски и прекрасной кожей делились секретами всей жизни.
Я устроил здесь встречу, чтобы обсудить будущее Братства — будущее, для реализации которого нам всем придется работать вместе. Каспиан Донахью и Чендлер Кармайкл прибыли вчера вечером. Линкольн Хантингтон, что неудивительно, пропустил свой рейс и опаздывал. У Лиама Рэдклиффа были королевские дела, но он сказал, что уже в пути.
Книжные шкафы высотой до потолка занимали все стены, кроме одной. Там находился мой письменный стол и барный шкаф. Латунные лампы отбрасывали янтарный отблеск на богатое дерево. Два кожаных дивана стояли друг напротив друга в центре комнаты. Лирика почти каждую ночь засыпала на одном из этих диванов. Сейчас на них сидели Каспиан и Чендлер, пили виски и делились секретами.
Я стоял за одним из диванов, покручивая пятидесятилетний «Балвени» на дне хрустального стакана и повторяя в голове слова отца.
Знай больше, чем они думают. Думай больше, чем говоришь. Говори, когда это имеет значение. Страх ревет, громко и неуверенно. Интуиция шепчет. Помни об этом, и ты будешь непобедим.
Мой отец научил меня быть мужчиной, достойным уважения. Книги на этих полках научили меня истории, человеческой природе и любви. Пять лет в тюрьме, в которой мне не место, научили меня быть чудовищем.
Дверь библиотеки открылась, и вошла миссис Мактавиш. Линкольн пронесся мимо нее, остановился за диваном напротив меня и вперил свой взгляд в меня.
— Лучше бы это было важно.
Я взглянул на свою экономку и старую подругу, коротко кивнул ей и улыбнулся.
— Спасибо, миссис Мактавиш. Я дам вам знать, если нам понадобится что-нибудь еще, — как только дверь закрылась, я вернулся к своему стакану, сделал глоток виски и снова посмотрел на Линкольна.
В его глазах был огонь, а в моих — лед.
Прошел один такт.
Потом два.
Его ноздри раздувались, он вцепился в спинку дивана своими татуированными пальцами. Я допил свой виски. Его челюсть сжалась. Чендлер и Каспиан обменялись напряженными взглядами, переходя с одного дивана на другой. Но никто не произнес ни слова.
У нас с Линкольном была своя история, и все сводилось к этому: он не смог спасти свою женщину от отца, поэтому это сделал я. Дважды. Она была сломана, и я собрал ее обратно. Дважды. Потом я вернул ее ему, где ей и место. И вместо благодарности я получил иди на хуй. Но это был Линкольн, неровные края и жесткие линии.
