Ознакомительная версия.
Уверенности этой, впрочем, хватило ей только на то, чтоб дойти по длинному коридору до двери под номером сорок один. Снова напала на нее прежняя испуганно-тоскливая маетность, и вместо того, чтоб сразу войти в заветную дверь, она почему-то уселась на узкую, обтянутую веселеньким оранжевым дерматином кушетку, безвольно сложила на джинсовых коленках руки плеточками. Белые легкие перышки-прядки, послушно притворяясь естественными – такой вот стильно-небрежный и жутко дорогой парикмахерский изыск, – скользнули на щеки, на подбородок, на лоб, полностью закрыли Дашино смятенное лицо. И сердце стучало дробно и гулко, будто в груди у нее образовалась совершеннейшая пустота, и свесившаяся с коленки тонкая кисть подрагивала в такт этим ударам. Едва заметно, но Даша видела, как она подрагивает. И вся на этом сосредоточилась. Наверное, слишком уж быстро она подрагивает? Это от волнения, наверное. Потому что ситуация уж слишком противная. И поликлиника эта противная, и оранжевая кушетка противная…
– Вы ко мне, девушка? – проворковал у нее над головой приветливый женский голос из приоткрывшейся двери сорок первого кабинета.
Даша вздрогнула и, вмиг вскочив, распрямилась во весь рост. Белые волосы красиво и быстро отлетели от лица, обнажив застывшие ступором испуга глаза. И ответить ничего не сумела – только рот открыла да сглотнула судорожно.
– Так вы ко мне? – снова спросила красивая моложавая врачиха с приветливо доброй смешинкой в глазах и улыбнулась ободряюще.
Даша набрала в грудь побольше воздуху, чтоб ответить вежливо и утвердительно, но вместо этого тут же снова его выдохнула и, нервно сглотнув, схватилась испуганно за горло.
– Так. Понятно все с вами, девушка. Бывает. Шок на вербальном уровне, – тихо проговорила врачиха. Потом вздохнула и продолжила: – Ну, заходи… Давай сюда бумажку свою, чего ты ее мертвой хваткой в руке зажала? Ничего, что я на ты? Можно?
Даша оловянным солдатиком прошествовала в кабинет, уселась перед врачихой на стул, скосив невольно глаза на раздвинутую в углу белую ширму. Сжав ладони между коленями, стала смотреть испуганно, как та берет ручку, как шевелит улыбчиво губами, что-то такое ей говоря, как кладет перед собой линованный аккуратно листочек. Бланк, наверное. Все как в настоящей больнице. Как это у них, интересно, называется? Карточка? История болезни? Или беременность – это не болезнь вовсе? Тогда как? История беременности? Нет, не так, наверное. Эту ж историю просто так не возьмешь да не расскажешь, чтоб в карточку ее записать…
– …Эй, вы слышите меня, девушка? Фамилию мне скажите! Потом имя. Потом отчество. Вы меня поняли? Фамилию, имя и отчество!
– Простите… Но как, как же фамилию? – дурным голоском проблеяла наконец Даша. – Я не хочу фамилию. Я потому к вам и пришла, что у вас анонимно…
– Ну конечно, конечно же, анонимно! А фамилию любую скажите. Мне же как-то надо вас зарегистрировать. Назовите любую фамилию. Иванова, Петрова, Сидорова…
– Сидорова? Ну ладно… Пусть тогда будет Сидорова… А имя… пусть будет Татьяна. Татьяна Петровна…
– Хорошо. Так и запишем. Сидорова Татьяна Петровна, – успокаивающе проворковала врач. – А меня зовут Лариса Львовна. А полных лет вам сколько, Татьяна Петровна?
– Семнадцать… – неуверенно произнесла Даша.
– Очень хорошо. Так и запишем. Семнадцать. А теперь слушаю вас, Татьяна Петровна, очень внимательно. Что у вас за проблемы такие?
– Я… У меня… – Даша снова судорожно сглотнула, задрожали губы, пытаясь сдержать подступающие слезы. Лучше бы уж нахамила ей эта врачиха, ей-богу. Лучше бы уж обозвала как-нибудь. А то – слушаю вас… С чего это она вдруг слушать ее собралась? Неужели и без того непонятна ей Дашина проблема? Что она, любопытства ради сюда забрела, что ли? Мучимая заботой о юном своем женском половом созревании?
– Ладно. Все понятно с вами, Татьяна Петровна, – словно ее услышав, вздохнула добрая врачиха Лариса Львовна. – Пойдемте, я вас осмотрю…
А ровно через двадцать минут после мучительно-незнакомой и неприятной процедуры Даша уже почти равнодушно выслушала из ее уст свой приговор. Не смертельный, конечно, но с пожизненным сроком наказания. Впрочем, она и сама об этом давно уже догадалась…
– У тебя уже очень большой срок, девочка. Сделать тут практически ничего нельзя. Ни один врач не возьмется. А если найдешь придурка какого-нибудь, деньгами озабоченного, – себя искалечишь. Помни это. Ему что, он деньги возьмет, и поминай как звали. А тебе жить. Не делай глупостей, девочка. Хорошо? Прошу тебя. Лучше маме скажи. У тебя мама есть?
– Да. Есть. И мама, и папа.
– Что, строгие очень?
– Да нет. Нормальные…
Даша пожала плечами, снова зажала холодные пальцы с французским маникюром между коленками, снова низко опустила голову, дав возможность нежным перышкам-прядкам красиво скользнуть на лицо. И замолчала. Надо было поблагодарить эту Ларису Львовну за проявленную к ней заботу, надо было встать и уйти, но она продолжала горестно и упорно сидеть, будто ждала самого распоследнего, самого спасительного выхода из нехорошей своей ситуации. Мама вот любит повторять, между прочим, что из абсолютно каждой ситуации, даже самой безнадежной, всегда есть какой-нибудь выход… И сейчас добрая Лариса Львовна, совсем разжалобившись, вздохнет решительно и, протянув руку к ящику стола, скажет: ну ладно, что с тобой делать, есть у меня тут одна заветная таблеточка, совершенно случайно завалялась…
– А хочешь, я сама с твоими родителями поговорю, если ты боишься? – вместо того, чтоб тянуть руку и доставать спасительную таблеточку, проговорила Лариса Львовна, доверительно потянувшись к Даше всем корпусом. – Я же вижу, девочка ты хорошая. И родители у тебя, должно быть, люди понимающие. Из дома не выгонят.
– Нет. Не надо. Я сама.
– Хорошо. Сама так сама. А он у тебя кто? Мальчик твой?
– Нет у меня никакого мальчика. И не было никогда. Спасибо вам, Лариса Львовна. Пойду я, пожалуй. До свидания.
– До свидания, девочка. Удачи тебе. Держись. И маме прямо сегодня все расскажи, наберись смелости. А про мальчика и в самом деле забудь, раз он тебя предал…
– Он не мальчик. Он взрослый уже. И все равно его не было, не было…
Так, сама от себя не ожидая, Даша вслух отреклась от Дэна. Вот так – не было его никогда. Не было, и все. Ничего не было – ни летнего солнечного счастья, ни праздника первой любви. Той самой, настоящей. Такой, о которой, казалось, еще ни одна книжка не написана и ни одна трагедия не разыграна, даже самая что ни на есть шекспировская. Потому что ее любимый Дэн был лучше всех шекспировских героев, вместе взятых, а какой-нибудь там Ромео ему и в подметки не годился. А теперь выходит, что не было в ее жизни никакого Дэна. Не было приморского крымского городка, не избалованного отдыхающими, не было и темной, обросшей скользкими водорослями пещерной скалы, принимающей на свою каменную грудь высокие волны, не было ночного костра в маленьком гроте за этой скалой и бесконечных их разговоров вперемежку с нежными объятиями тоже не было…
Ознакомительная версия.
