Анджела отмахивается от него, чтобы не беспокоился, и наблюдает, как Остин, не обращая внимания на место рядом с ней, берет стул справа от меня. Он садится и, широко улыбаясь, изучает мое лицо.
— Я твой большой поклонник, — безо всяких вступлений и даже не представившись, говорит он. — Честное слово. Я от тебя просто в восторге!
— Я… Ну ничего себе, — неловко засмеявшись, отвечаю я. — Спасибо.
— Пожалуйста, скажи, что ты работаешь над чем-нибудь новым. Я пристрастился к твоему искусству, историям, — ко всему.
— Мой следующий роман-комикс выйдет этой осенью. Будет называться «Майский Жук», — я чувствую, как Остин взволнованно придвигается ближе, и инстинктивно добавляю: — Но он еще в процессе создания, — а когда снова смотрю на него, он с удивлением покачивает головой.
— Это нереально, да? — его взгляд теплеет, а улыбка смягчается. — Что ты вдохновитель очередного масштабного боевика?
Ситуации, подобные этой — когда я беспокоюсь, что услышу много пустых похвал — обычно заставляют меня затаить дыхание, чтобы сдержать свой скептицизм, но, несмотря на то, что он влиятельный режиссер и продюсер, Остин кажется таким искренним. Он очень привлекательный, но при этом какой-то растрепанный: его светлые золотистые волосы явно были расчесаны при помощи пальцев, он небрит, одет в джинсы и криво застегнутую рубашку, от чего правая половина длиннее левой. И его воротничок так же перекошен. Он являл собой довольно дорогой беспорядок.
— Спасибо, — отвечаю я, сцепляя руки вместе, чтобы не было соблазна теребить мочку уха или волосы.
— Я серьезно, — опираясь локтями на бедра, добавляет он, по-прежнему глядя только на меня. Сомневаюсь, что он заметил Бенни. Костяшки моих пальцев белеют. — Понимаю, что именно так мы и должны всем говорить, но в этом случае это действительно правда. Меня захватило с первой страницы, и я сказал Анджеле и Ройе, что мы должны заполучить этот роман.
— И мы согласились, — совершенно не к месту вмешивается Ройя.
— Что ж, — стараясь найти что-нибудь, кроме очередного «спасибо», отвечаю я. — Это замечательно. Рада, что роман вроде бы собрал свою небольшую аудиторию.
— Небольшую? — саркастически уточняет он, откидываясь на спинку стула и глядя на свою рубашку. — Охренеть. Я даже не успел нормально одеться.
Я прикусываю нижнюю губу, чтобы подавить смех, уже щекочущий горло. До его прихода вся эта ситуация повергала меня в безмолвную панику. Когда я была маленькой, мы делали покупки на Гудвилле[2], много лет использовали талоны на еду, и я по-прежнему езжу на Шеви 1989 года выпуска. Я еще толком не могу осмыслить, каково это — изменить свою жизнь, и присутствие этих идеальных Степфордских Сестер[3] за этим столом только добавляет напряжения в эту незнакомую для меня атмосферу.
Но Остин мне кажется тем, с кем я вполне смогу работать.
— Знаю, у тебя уже об этом спрашивали, — говорит он, — я читал в интервью. Но хочу услышать непосредственно от тебя. Что заставило начать писать эту книгу? Что на самом деле вдохновило?
Меня действительно об этом спрашивали — и так много раз, что у меня появился стандартный ответ: мне нравятся женские супер-героини, потому что они отлично умеют справляться со сложными социальными и политическими ситуациями, в популярной культуре и искусстве. Я написала о Куинн Стоун, как об обычной девушке, в духе Клариссы Старлинг или Сары Коннор[4]: они обе добились успеха своими собственными силами. Куинн встречает странного, похожего на рыбу мужчину из иного измерения. И это существо — Рэйзор — помогает Куинн найти в себе отвагу сражаться за себя и свое окружение, и при этом понимает, что не может отпустить ее домой, даже когда должен. Эта идея пришла ко мне во сне, когда огромный, покрытый чешуей мускулистый мужчина сказал мне прибраться в шкафу. Остаток дня я провела в раздумьях: а что, если бы он на самом деле появился у меня в комнате. Я назвала его Рыба Рэйзор. И представила, что он не наваляет мне за неубранный шкаф, а скажет послать это к чертям и сразиться за что-то на самом деле важное.
Но это не тот ответ, что стоит говорить сегодня.
— Я была в ярости, — выкладываю я. — И считала взрослых либо придурками, либо засранцами, — я выжидающе смотрю в зеленые глаза Остина, пока он не вздыхает и понимающе не кивает. — Я злилась, что мой папа был в раздрае, а мама такая трусиха. И уверена, что знаю, почему придумала Рыбу Рэйзор: он грубый и не всегда понимает Куинн, но в глубине души любит ее и хочет о ней заботиться. Рисовать его самого, как он поначалу не понимает ее человеческую природу, но потом тренирует ее для сражений и в конце концов уступает ей… Я позволяла себе погрузиться целиком в их историю, когда, закончив с домашними делами и уроками, я ночами в одиночестве проводила время в их компании.
В комнате становится совсем тихо, и я ощущаю незнакомое желание заполнить эту тишину словами.
— Мне нравилось наблюдать за Рэйзором, как он начинал ценить в Куинн то, что было не типичным. Она худая и молчаливая. Совсем не амазонка. Ее достоинства — в мелочах: она наблюдательна, доверяет самой себе, не сомневаясь. И я хочу убедиться, что это не упустят. В книге много действий и жестокости, но Рэйзор не строит иллюзий насчет нее, когда она только учится драться. Его поражает, когда она выясняет, как ему противостоять.
Я смотрю на Бенни — сейчас я говорю максимально откровенно о своей книге, и на его лице ясно читается удивление.
— Сколько тебе было лет, когда ушла мама? — догадывается Остин. Он разговаривает со мной так, будто в комнате больше никого нет, и из-за тишины легко представить, что это на самом деле так.
— Двенадцать. Сразу после того как папа вернулся из Афганистана.
Комната, кажется, погрузилась в еще большее безмолвие, и Остин тяжело вздыхает.
— Блин, это дерьмово.
Я наконец смеюсь.
Он снова наклоняется, и его взгляд становится настойчивым, когда он говорит:
— Я очень люблю эту историю. И этих персонажей. И у нас есть сценарист, который сделает из этого шедевр. Знаешь Лэнгдона Макафи?
Я мотаю головой, смущенная тем, что, мне кажется, я должна его знать, но Остин только отмахивается от меня.
— Он обалденный. Спокойный, умный и организованный. И хочет писать сценарий вместе с тобой.
От неожиданности я открываю рот — я буду писать сценарий — но ничего, кроме сдавленного возгласа у меня не выходит.
Не обращая внимания на мое потрясение, Остин продолжает:
