Зиновьев посмотрел на нее:
– Ты поняла меня?
– Поняла. Ты... Ой... Вы...
– Давай на «ты», так проще.
– Ты ощущаешь потребность в понимающем тебя человеке, ты хочешь его дарить. Я не ошиблась. Я читала. Раньше так говорили и на открытках писали: «Кого люблю – того дарю». «Дарю» – то есть одариваю. Я знаю, что это такое. Знаешь, сколько я своих работ подарила? Вижу, что нравится человеку, а купить не может. Вот и дарила, потому что знала, что они принесут именно этому человеку огромную радость. По глазам видела. Но то и вот это, – Даша кивнула на пакеты с обновками, – по-моему, принципиально разные вещи.
– Вот-вот, девочка! «Принципиально разные»! То, что делаешь ты, и вот эти тряпки, которые нужны нам, чтоб элементарно не замерзнуть, – это принципиально разные вещи. Поэтому и обсуждать не будем. Я буду рад, если тебе понравится. Мы сейчас заедем к тебе, ты все посмотришь, примеришь, а потом давай все-таки в киношку, а? На дневной сеанс...
* * *
Дома Даша аккуратно распаковала вещи. Боже мой! Чего здесь только не было! У нее не то что никогда не было таких вещей – она даже не мечтала о них.
Дашка коротко всплакнула над ворохом со вкусом подобранных импортных штучек, явно присоветованных Зиновьеву шустрым Эдиком, который знал толк в одежде.
Но слезки девичьи быстро высохли, и Даша радостно улыбнулась своему отражению в зеркале.
...Зиновьев услышал, как скрипнула дверь парадной, и увидел, как вытянулись лица у Вити и Сережи, с которыми он разговаривал в ожидании Дарьи. Василий Михайлович медленно развернулся и окаменел. Нет, можно сколько угодно говорить о том, что одежка, по которой встречают, – не самое главное в человеке. Конечно, это так, и народную мудрость оспаривать никто не будет, но, черт возьми, что же она делает-то, эта хорошая одежка, да еще с прехорошенькими девушками!
Уютная короткая шубка из рыжей лисички была Даше удивительно к лицу.
И джинсы на Дашке были просто супер! И сапожки короткие из светлой замши с меховыми отворотами. «Все-таки Эдька классный стилист! – подумал про себя Зиновьев. – Я думал, что платиновой блондинке никак не пойдет рыжий мех, а он разглядел то, что лиса не совсем рыжая, а с серебристыми вкраплениями».
– Дашка! Красавица! – Зиновьев покрутил ее, полюбовался со всех сторон. – Все! Теперь – в кино!
* * *
Они нашли кинотеатр, в котором показывали старые советские фильмы, и купили билеты на «Полосатый рейс». До начала сеанса было больше часа, и Василий Михайлович потащил свою очаровательную спутницу в кафе, упорно называя его «буфетом». Витя и Сережа куда-то испарились и не мешали Зиновьеву общаться с девушкой, которая не могла налюбоваться на себя. В кафе она села напротив большого зеркала и украдкой посматривала в него. Зиновьев видел это и улыбался. Глазами. А потом не выдержал и расхохотался:
– Дашка, я ревную тебя к этой шубе! Знаешь, вчера, когда ты была в своей жуткой куртке, мы с тобой целый вечер сидели в кафе, и ты смотрела только на меня. А сегодня ты на меня совсем не смотришь! Ты смотришь на себя. Тебе нравится?
– Очень.
– Я так рад!
В зале он держал Дашу за руку, и ей передавалось от него, словно по высоковольтным проводам, малейшее движение его души, каждый судорожный вдох-выдох, который он старался погасить в себе. Его пальцы отзывались на пульсацию ее руки: они начинали трепетать, и, чтобы унять этот трепет, Даша сжимала их крепко своими длинными тонкими пальцами. Зиновьев отметил, что впервые за время их не очень долгого знакомства ее пальцы не были холодными.
А вот кино они почти не видели, хоть и старательно смотрели на экран и смеялись там, где надо было смеяться. Но все это как-то автоматически. Мыслями же оба были где-то далеко от этого полутемного зала, от старой смешной комедии.
* * *
«Еще бы понять, что со мной происходит», – думала Даша, пытаясь заснуть. Сон не шел к ней. Она перемерила все свои обновки, извертелась перед зеркалом – шубка с джинсами, шубка с брюками, шубка с юбкой. Потом разложила все красиво на полупустых полках трехстворчатого шкафа-монстра, доставшегося ей по наследству от прежних жильцов. Шкаф сразу стал полным, и, укладываясь спать, Дашка даже приоткрыла створку, чтобы перед сном видеть свое богатство.
А уснуть не получалось, хоть ты умри! Даша полежала в ожидании сна, потом включила ночник, почитала книжку, которая «дежурила» у нее под подушкой. Она ничего не поняла из прочитанного, выключила свет, свернулась клубочком и стала считать слонов.
В это же самое время на своей комаровской даче совсем не юный Ромео – Василий Михайлович Зиновьев – выворачивал себя наизнанку вечным вопросом «Что делать?», над которым русские писатели еще в позапрошлом веке ломали умные головы и перья.
«...Я уже не молод, но и не стар. Я еще могу родить ребенка и успею его воспитать. Нет, рожу-то, конечно, не я. А вот воспитать, обеспечить, выучить – это все успею. Я не хворый. Я, наконец, нормальный мужик. Ну, женатый. Но все же знают, что это только видимость, что семьи никакой нет. Есть только Миша. Сын и заботы о нем...»
* * *
Киру Болдыреву, веселую симпатичную студентку, Вася Зиновьев приметил в сквере у первого меда. Он не долго ломал голову, как и чем взять девушку. Он просто подошел, оттеснил сопливых студентов-первокурсников, подхватил симпатичную Кирочку под ручку и увлек ее в сторону, кинув молодежи через плечо: «Ребята, я сейчас верну вам вашу красавицу!»
Возвращать Киру он не собирался. Он, как раз наоборот, собирался пригласить ее погулять. А еще лучше – посидеть где-нибудь в прохладном зале ресторанчика, угощая ее мороженым и пичкая коктейлями на любой вкус.
Кира, привыкшая к вниманию сверстников, была явно польщена: парень, заметивший ее в толпе однокурсников, был не прост: хорошо одетый, с кейсом в руке, которые тогда входили в моду и назывались «дипломатами», с едва уловимым тонким запахом явно не советского парфюма. А потом уж она рассмотрела, что у Васи и глаза красивые – голубые-голубые, как небо, и тренированные, с буграми мышц, руки, и фигура ничего себе – он был выше Киры, которую низкорослые девицы с курса называли не иначе как дылда. Зиновьев был хоть чуть-чуть, но выше, и это было приятно – не придется рядом с ним сутулиться.
И вообще он был не похож на ее кавалеров-недомерков уже тем, что был старше их, пусть всего на два-три года, но это уже, считай, взрослый мужчина. Таких у Киры никогда не было. И преимущества Зиновьева перед прочими поклонниками были налицо. Уже через неделю Кира на зависть всем однокурсницам пришла на занятия в новеньких джинсах и рубашке сафари. Это был высший пилотаж по тем не избалованным модой временам. И сидели эти вещи на студентке Болдыревой так, что можно было только удивляться тому, как их удалось подобрать по ее, скажем прямо, не совсем стандартной фигуре.
