Ознакомительная версия.
Но интонацию он понял превосходно. И сам отошел подальше от сумасшедшей американки.
Аманда опомнилась. Стыд захлестнул ей душу, она отчаянно заплакала и побежала по дороге. До дома, к счастью, оставалось немного.
Она неслась по темноте, запинаясь о корни, всхлипывая, утираясь, повторяя: «Все вы дураки! И я дура! Так мне и надо! Захотел бесплатного! Сейчас! Так и получишь! А мне потом растить араба в одиночку!». Что делал оставшийся на дороге Эрвинн, что он думал о ней, ее не заботило.
Прилетев домой, она долго тыкалась ключом в замочную скважину, материлась, всхлипывала и повторяла: «Скотина! Скотина!», относя эпитет и к непослушному ключу, и к несостоявшемуся насильнику-алжирцу, и, скорее всего, к себе самой.
Она не стала изымать из папки очередную жертву для ритуального сожжения. Просто развела огонь и швырнула в камин досье. Пламя равнодушно и быстро сожрало и папку, и содержимое.
Вместе с бумажным алжирцем сгорел и последний герой несостоявшейся авантюры — француз Пьер. Несостоявшейся заморской невесте было уже решительно все равно.
Утром Аманде было плохо, как никогда. Она плохо себя чувствовала после долгих вечерних рыданий, после того, как еле переборола искушение не заливать угли в камине, после успокоительных капель, которые без счета лились в стакан с водой, перемежаясь со слезами, и после тяжелого сна, принесшего с собой похмелье небывшего праздника. В последний раз ей было так плохо в тот незапамятный день, когда ее просто и быстро оставили в день свадьбы.
Она не торопилась ни вставать, ни отправляться в лагерь. Работа была закончена, от нее уже ничего не требовалось. Сегодня народ сдавал объекты, в лагерь должно было прибыть начальство, которому Аманда не хотела появляться на глаза.
Примут объекты без меня. В конце концов, я всего лишь воспитательница детского сада. Малыши выросли, слезли с горшков и как-нибудь сами найдут дорогу домой.
Почти до полудня Аманда лежала на кровати, тупо гладя то в потолок, тона стены — в них давно был знаком каждый сучок, каждая извилина рассказывала о той сладкой или горькой мысли, которая зацепилась за нее. И она снова и снова обводила взглядом планки обшивки, задерживалась на линиях и пятнах и снова и снова вспоминала всю свою фатально невезучую жизнь.
В одном из узоров мелькнуло вдруг нечто давнее, позабытое. Вспомнилась мысль, которую она когда-то недодумала в затейливых очертаниях древесных извилин проступили черты давно знакомого лица. До боли знакомого… Но кто это был, Аманда не успела вспомнить. В дверь вежливо позвонили. Боже мой! А я в таком виде! Что делать? Не открывать? Открыть? А, пусть видят. Мне все равно. Ни один из тех, кто уже выказал себя во всей красе, меня не интересует. И что он обо мне подумает тоже.
Но это не оказался ни один из «тех». На пороге стоял и ласково улыбался француз Пьер Ламбуане.
— Доб… — У Аманды перехватило дыхание, она не смогла закончить фразу.
Пьер мигом оценил обстановку. Глядя на лохматую, неумытую, кое-как одетую девушку, он улыбнулся самым светским образом.
— Аманда, я без вас — как это говорят? — как без рук. Сегодня я дежурный, надо готовить большой праздничный обед, а я не справлюсь. Не дождался вас, встревожился, поехал сам. На вашей машине, — добавил он, широко улыбнувшись. — Прошу вас, помогите мне! Я рискую подвести честь волонтеров, и тогда мне не останется ничего другого, как кинуться в это замечательное озеро. — Красивым жестом он указал на синеву, колыхавшуюся на горизонте.
Эти слова привели Аманду в чувство.
— О да, простите. Подождите меня на улице. Через пятнадцать минут я буду готова, — быстро и смущенно пробормотала она.
Пьер улыбнулся еще шире и еще ласковее. Это окончательно смутило Аманду, и она неловко принялась подбирать волосы.
Пьер вышел на порог. Прежде чем закрыть дверь, он повернулся к девушке:
— Если бы ты знала, какая ты красивая! — И захлопнул дверь, не дав Аманде ответить.
Когда через пятнадцать минут она появилась на крыльце — в фирменном красном комбинезоне, в черной футболке, с аккуратно заплетенной косой под фирменной красной бейсболкой, со всеми признаками делового макияжа, Пьер сидел в машине и мгновенным восхищенным взглядом оценил ее усилия.
Мотор и беседу он завел одновременно.
Аманда в первый раз ехала в лагерь в своей машине как пассажирка. И это оказалось так непривычно, что она забыла о предыдущих ощущениях.
Пьер всю дорогу не закрывал рта. Аманда успела узнать о погоде, о благополучном завершении работ, о том, что рука у Брюно почти зажила, что Шарль вчера потряс общество фантастическим танцем, а на сегодня пообещал вообще что-то зажигательное, что все волонтеры чрезвычайно довольны своей поездкой и очень жалеют, что сезон оказался таким коротким, и даже кое-кто (при этих словах Пьер взглянул на Аманду в зеркало) высказывал желание приехать сюда еще раз.
Она не стала уточнять, кто бы это мог быть. Она вообще не говорила, предоставив Пьеру свободу монолога. И он пользовался этой свободой с полным наслаждением. А она слушала великолепную, музыкальную классическую французскую речь и думала, что, когда мужчина говорит по-французски, это самое красивое, что ей приходилось слышать, и неважно, что он там произносит, но можно отдаться за одну музыку, слетающую с мужских уст…
Пьер словно догадывался о ее мыслях. Когда они приехали в лагерь, он не упустил нить разговора и через полчаса вместе с Амандой и алжирцем, который улыбался Аманде как ни в чем не бывало, азартно принялся командовать приготовлениями к праздничному обеду.
Аманда продолжала молчать, ограничиваясь короткими вопросами и замечаниями. День начался хорошо, и ей хотелось теперь только одного — не нарушить установившееся зыбкое душевное равновесие. Провести с ребятами праздник, душевно попрощаться и отбыть восвояси.
Только временами взгляды, которые кидали на нее Пьер и Эрвинн, вдруг вызывали смутное беспокойство. Но Пьер трещал как пулемет и не давал ей съехать мыслями в недопустимые зоны, уверенно и интересно рассказывал то о Нормандии, то о том, как мальчиком он впервые ел устрицы, то о своих приключениях в Вашингтоне, когда он сильно разочаровался в своих американских познаниях, — в общем, не терял нить разговора и не давал скучать слушателям ни минуты.
Обед — сложный, состоявший из всевозможных закусок, которые только можно было изобразить в полевых условиях, — готовился быстро и весело. Кажется, еще никогда в жизни Аманде не приходилось столько смеяться, работая ножом и теркой.
Пьер продолжал весело командовать и наконец торжественно ударил в гонг. Работа была закончена. И первый волонтерский сезон — тоже.
Ознакомительная версия.
