— Силакова Нина Ивановна.
— Деньги, ценности — на стол.
Нина вытряхнула из сумочки все, что в ней было. Увидев несколько долларовых бумажек, подумала: «Надо было все отдать священнику. Жалко, не разглядела».
— Кольца, часы, — подсказал толстый.
Она с трудом стянула с пальца колечко, которое никогда не снимала.
— Отлично. Подпишись вот тут.
Как только Нина, не читая, поставила свою подпись, толстяк одним движением смахнул деньги, кольцо и часы в ящик стола и сказал удовлетворенно:
— Значит, денег и ценностей нету? Ну ладно. Ставим прочерк.
Прыщавый сержант протянул руку к ее шее, откинул волосы и резко сорвал с нее золотую цепочку с крестиком.
Нина поморщилась от боли и отвращения, но все же пересилила себя и попросила:
— Крест отдайте.
— А ты что, верующая? Богомолка?
— Отдайте.
— Отсосешь, отдам.
— Прокудин, Прокудин! — укоризненно протянул толстяк. — Что за речи! Здесь, между прочим, присутствуют более старшие по званию.
«Почему они издеваются надо мной? — подумала Нина. — Я им ничего плохого не сделала. Я не бомжиха, не воровка, не наркоманка. За что же они так ненавидят меня?»
Прыщавый Прокудин, ухмыляясь, за плечи развернул Нину лицом к стене и подтолкнул вперед:
— Руки на стенку, наклониться! Начинаем осмотр задержанного. Ноги шире. Еще шире, вот так…
Упираясь ладонями в грязную стену, Нина почувствовала, как потные руки обхватили ее за талию.
— Осмотр проведем по полной программе, — мечтательно протянул Прокудин, и его руки скользнули выше, по ребрам Нины, и схватили ее за грудь.
— Худая-худая, а станочек что надо, — прокомментировал из-за стола толстяк.
Прокудин вдруг прижался к Нине сзади, и она с отвращением заметила, что он уже возбудился. Дальше терпеть это не было сил.
Она подалась животом вперед и тут же резко согнулась, изо всех сил ударив тазом в пах Прокудина. Тот крякнул и отпустил ее. Нина развернулась и, соединив ладони, с размаху врезала обеими руками в ухо насильнику. Сержант повалился на пол.
— Ты что, сука!
Толстый сержант выскочил из-за стола, в руке его была резиновая дубинка, и он, без замаха, снизу, рубанул Нину поперек живота. Она задохнулась от боли и так и застыла, согнувшись пополам. А толстяк еще звонко залепил ей затрещину по уху, и Нина отлетела к стене.
Прыщавый, матерясь, поднялся с пола и пнул Нину сапогом. Толстяк надел на ее запястья наручники и приказал:
— Тащи ее, Прокудин, в обезьянник. Не хотела по-хорошему, пусть мандавошек наберется. К бомжам ее.
Нина все еще не могла вздохнуть после страшного удара дубинкой, а Прокудин уже волок ее за собой по грязному коридору к какой-то темной комнате за решеткой. Оттуда несло густой вонью мочи и застарелых грязных волос.
Он отпер решетчатую дверь и, сняв один наручник с руки Нины, толкнул ее внутрь.
— Руки! Руки наружу! — прорычал Прокудин, и Нина просунула руки между прутьями решетки.
Он быстро защелкнул наручники на запястьях так, что Нина осталась стоять лицом к коридору, прикованная к решетке.
— Эй, половые гиганты, — обратился прыщавый к тем, кто зашевелился за спиной Нины в темной камере. — Даю вам полчаса на все удовольствия. В порядке живой очереди.
Он присел и расстегнул молнию на джинсах Нины. Джинсы опустились до колен, и Нина с ужасом оглянулась. Из темноты на нее смотрели несколько пар блестящих глаз. Она разглядела небритые грязные физиономии, подбитые глаза и расквашенные губы, засаленные волосы — и что было сил стиснула бедра и прижалась животом к ледяной решетке.
Прокудин похлопал ее по щеке и ухмыльнулся:
— Не скучай тут.
Один из бомжей уже приближался к ней, почесывая живот. Он был огромный, бородатый и плешивый. Остальные бомжи хихикали, глядя, как Нина беспомощно оглядывается и пытается подтянуть джинсы. И вдруг один из них, сидевший в самом темном углу, поднялся и вышел на середину камеры. Его голос прозвучал спокойно, но требовательно:
— Отойди от человека, гнус немытый.
Бородач развернулся и двинулся на него, сжимая кулаки. Но его противник, на голову ниже ростом, не испугался, не отступил. Наоборот, он шагнул к бородатому и сделал неуловимо быстрое движение рукой, в которой что-то сверкнуло. Бородач остановился и с изумлением уставился на свой живот, который вдруг обнажился из-под разрезанной поперек рубахи.
— Толян, ты чего, в натуре? — обиженно промычал бородач, прикладывая отвисающий лоскут на место. — Первым хочешь, так и сказал бы. А то сразу бритвой махать.
Недовольно бурча, он уселся обратно на широкую скамейку, распихав своих соседей. А бомж, которого он назвал Толяном, обратился к присутствующим с короткой речью:
— Милостивые государи. Отодвиньтесь на хрен в самый дальний угол, по причине вашей невыносимой вонючести и вшивости. А кто прыгнет на девушку, я того попишу.
Он скрестил руки на груди и обвел публику надменным взглядом. Бомжи, ворча, сдвинулись плотнее и забились в угол, освободив на скамейке место. Толян закашлялся, вытер губы рукавом и повернулся к Нине. Он, не прикасаясь к ней, ловко подтянул джинсы и застегнул молнию.
— Садись, Снегурочка с третьего этажа.
Нина села на уголок скамейки, неловко вывернув руки, прикованные к решетке.
— Тебя за что, Снегурочка?
— Долго говорить.
— А сидеть долго?
— Все равно…
— Ну, что за мотивы безысходности! Вот я, со всей своей эрудицией и тонким художественным вкусом, сижу на нарах, как мелкий хулиган. Но я и есть мелкий хулиган. А ты — птица высокого полета. Ты в этой клетке не задержишься.
Он осторожно погладил ее по руке, и Нина вдруг разрыдалась. Она стонала и вздрагивала всем телом, но слезы не текли из ее глаз, и от этого ей становилось все хуже и хуже. Пережитый страх, боль в груди, мерзкие лапы сержанта… Она чувствовала, что ее страдания только начинаются. «За что, за что?» — с отчаянием повторяла она.
— Ты не убивайся так, — посоветовал Толян. — Им твои слезы в радость. Держись как в больнице. Спокойно, вежливо. Не спорь с ними. Ничему не верь, ни одному слову. И жди, когда все кончится. Все пройдет. Самое тяжкое — это здесь, в изоляторе. А после суда просто райская жизнь наступает. Люди и по сорок лет сидят — и ничего.
Его ровный голос помог ей если и не успокоиться, то, по крайней мере, справиться с рыданиями. Она понемногу распрямилась и смогла, наконец, вдохнуть полной грудью.
— Вот, уже веселее, — сказал мелкий хулиган. — Надо же, Снегурочка, где встретились. Я тебя знаю, ты Колькина соседка. Думаешь, Колян не сидел? И он от звонка до звонка отпахал свое. И Достоевский, и О Генри, все сидели.
