И всё-таки сейчас она улыбалась. Опять. Дурак он ненормальный, это понятно, но она уже почти привыкла к тому, что он постоянно где-то рядом и иногда даже забывала злиться. Нет, ну правда, случайные люди передавали такие неожиданные и милые комплименты, что как ни старайся, а улыбку сдержать иногда не удавалось.
Вот только это всё равно ничего не меняло, и Данила по-прежнему угрожал её спокойному будущему.
А на четвёртый день этого безумия, он вообще перешёл все границы.
Марина гуляла с Тёмушкой. Покатались на качелях, прошлись по скверу, потёрлись возле ларька с косметикой. И вроде брат был всегда на виду, и вроде и сама она вообще не отвлекалась, но когда Тёмушка со словами: «Ма-а-ариночке отдай. Ма-а-ариночке!» протянул вдруг ей пакет, в котором оказались её босоножки с новенькими каблуками... Разозлилась не на шутку! Всё. Доигрались. Он уже не просто хулиганил где-то на периферии, а был гораздо ближе – он уже лез к её близким и, скорее всего, прямо сейчас наблюдал откуда-нибудь за её реакцией.
Захлестнуло! Демонстративно сунув пакет с босоножками в урну, поволокла брата домой. По пути лихорадочно соображала, что делать. Он ведь даже на контакт не выходит, гад! Вообще не понятно чего он хочет – просто издевается, мстит, или что? Что это, блин, такое? Вот реально, хоть отцу жалуйся! Хотя нет. Не вариант.
На детской площадке во дворе девчонки рисовали мелками, и Маринку осенило. Выпросила мелок и размашисто написала возле своего подъезда: «Поговорим?»
И всё неожиданно прекратилось. Следующие два дня никто не передавал ей приветы, не стучали камушки в окно, не звонил безмолвный телефон. На площадке у подъезда не появился ответ «Да» или «Нет», или хоть какая-нибудь очередная ерунда, а ведь Маринка как озабоченная целыми днями только и делала, что под любым предлогом ходила туда-сюда из дома домой. На репетициях в институте боялась, что его ответ может кто-нибудь случайно стереть, а ночью, засыпая, вздрагивала от померещившегося призывного посвиста за окном.
Извелась за эти два дня. Даже успела пожалеть, что так резко обошлась с долбанными босоножками. Злилась и на него и на себя. Посылала всё к чёрту, заставляла себя радоваться жизни и тому, что идиот, наконец-то, отстал...
Но под бессонное утро третьего дня призналась самой себе, что на самом деле, где-то в глубине души она волнуется за него. С этого ненормального вполне станется вляпаться в какую-нибудь очередную историю с поножовщиной.
Сразу стало по-новому тревожно и тоскливо. Закралась предательская мысль: «А может, сходить к нему?» Внутренности тут же скрутило от отрицания и нежелания начинать всё сначала. Нет, идти к нему – это верх идиотизма, он же наверняка на это и рассчитывает! И потом уже вообще не отстанет.
...Но что если ему нужна помощь?
Ну даже если и так, он что, маленький? Или она – скорая неотложка? Нет, бред это всё. Не пойдёт и точка!
Принятое решение легло на душу мутной тяжестью, но Маринка не отступилась, хотя и возвращалась мыслями к этой теме снова и снова. И настолько погрузилась в пучину самокопания, что когда утром четвёртого дня к ней в магазине подошла какая-то девушка и сказала: «Вам просили передать – сегодня в четыре, на остановке» – она даже не возмутилась его наглости указывать ей, где и когда, и куда. Нужно было встретиться и разобраться. Окончательно.
Глава 19
Опоздав почти на пятнадцать минут, он подъехал на своём дырявом тазике, склонился, выглядывая через пассажирское окно:
– Садись!
Маринка сцепила руки на груди.
– Нет. Сюда иди.
– Да садись, что я тебя, съем что ли?
Набралась смелости и села, предусмотрительно не захлопывая за собой дверь и даже оставив в щели ногу. Данила её маневр просёк, усмехнулся.
А первое же, на что обратила внимание она сама – запах мужского парфюма в салоне. Тоже невольно усмехнулась, хотя сердце колотилось, и в горле стоял странный ком. Помолчали: он – глядя на неё, она – на свои коленки.
– Дань, нам надо поговорить.
– Ну так закрывай дверь, поехали.
– В смысле? Никуда я с тобой не поеду!
– Как хочешь. А я не буду говорить здесь.
Встретились взглядами. Долго Маринка не выдержала, отвернулась к окну.
– Ты можешь хоть ненадолго побыть нормальным?
– А ты?
Снова помолчали, и Маринка с обречённым вздохом захлопнула дверь:
– В шесть мне надо быть дома.
– Само собой! – рассмеялся Данила.
От его беззаботного смеха ей стало не по себе. Похоже, садиться к нему в машину всё-таки было ошибкой.
Почти всю дорогу молчали. Решительность, с которой она шла на эту встречу, неожиданно оказалась миражом. Видела перемены: постригся, приоделся. Если бы не остатки синяков на лице, то прям на человека похож. Опять же, парфюм, настроение приподнятое. И вот казалось бы, а ей-то что с того? Его фантазии – его проблемы... Но если бы он держал себя нагло или зло, то и ей было бы гораздо легче рубить с плеча. Сейчас же он вёл себя совершенно адекватно, и она лишь поглядывала на него искоса и ловила себя на том, что не знает, с чего начать разговор.
– Куда мы едем?
– В секретное место. Помнишь?
– Дань... Не надо, а? Давай здесь поговорим?
– Нет.
– Ну Дань!
Он отрицательно мотнул головой и сделал музыку погромче. И только сейчас Маринка заметила, что в машине появилась магнитола.
Приехали на водокачку.
– Пойдём, – вынул Данила ключ из зажигания. – Туда, на крышу.
– Нет, – собрав всю решительность, упёрлась Маринка. – Дань, серьёзно, хватит дурью маяться! Я пошла тебе на встречу и припёрлась чёрт знает куда, теперь ты выслушай меня!
Он посмотрел на неё долго и пристально, но она не поддалась, ответного взгляда не подняла.
– Сама себя ведь обламываешь, капризулька! У меня там армейский бинокль есть, в него не только Волгу видно, но и цвет труселей у дикарей на том берегу. – Пропустил между пальцами прядь её волос. – И шампанское ещё холодное. М?
Она отшатнулась.
– Ты с ума сошёл? Не собираюсь я с тобой пить, Дань! Блин, ну пожалуйста, просто выслушай уже меня!
– Ну ладно, ладно, не бурчи. Обломщица. Ну? Слушаю. Стоп! Сразу говорю, если ты на счёт того, чтобы я отвалил, то это не прокатит.
– Не поняла... В смысле, не прокатит?!
– А, угадал, значит? – с милой издёвкой улыбнулся он. – Тогда расслабься, Марин. До следующего раза как минимум.
– До какого ещё следующего раза?!
– Когда ты снова захочешь поговорить. А ты захочешь, точно тебе говорю. Месяц, полгода, год – мне торопиться некуда. Кстати...
Перевалился через спинку своего кресла и, повозившись на заднем сиденье, протянул вдруг ей три шикарные, похожие на тёмно-бордовый бархат розы. По салону тут же поплыл их головокружительный аромат, захотелось ткнуться в них носом и ощутить прохладную свежесть лепестков на губах.
– Только по морде меня ими не бей, а то колючие.
В груди отчаянно защемило, и Маринка судорожно обхватив себя руками, зашипела, как можно злее:
– Терпеть не могу розы! Ненавижу просто! Особенно бордовые! И запах их! И вообще! И ты меня достал уже, понял? Отвали от меня! Просто отвали!
Данила ещё пару мгновений просидел с протянутыми цветами, а потом, не сводя глаз с Маринкиного лица, жёстко смял их в руках, изломал стебли, расплющил в кровавую кашу нежные лепестки. Изуродованные ошмётки вышвырнул в окно. Держался как мог, но злость выдавали яростно играющие скулы. Помолчал, выковыривая из ладони глубоко засевший шип, присосался к кровящей ссадине. Наконец длинно выдохнул.
– Ладно. А какие любишь?
– Да блин, какая разница?! – взорвалась Маринка. – Тюльпаны, прикинь! Махровые! Вот только от тебя мне вообще ничего не надо! Просто оставь меня в покое! Я тебя очень прошу! Ну что мне сделать, чтобы до тебя дошло?!
Слегка потряхивало. Орала, как безумная истеричка, а самой было отчаянно больно. За него? За себя? Кто бы знал. Просто больно. Хотелось сбежать и спрятаться, и чтобы само всё как-нибудь уладилось. Или чтобы папа разобрался, как обычно в любых её трудностях.
