– Марина, ты вообще слушаешь меня? – вторгается в мои мысли грозный голос отца.
– Что? – поднимаю взгляд и стряхиваю дрожащие на кончиках ресниц бусинки слез.
– Говорю, что сегодня ты можешь переночевать дома, но завтра. Завтра. Ты вернешься к себе домой. С Михаилом я серьезно поговорю.
– Что? – в недоумении уставилась на отца и даже уши ладонями потерла, чтобы лучше расслышать ответ.
– То, что слышала, Марина. Завтра отправишься домой. А сейчас иди. Я устал, не молод уже, как видишь.
Я, обескураженная заявлениями отца, не могла двинуться с места.
У меня не укладывалось в голове услышанное. Может, отец как-то не так понял то, о чем я ему рассказала? Может я плохо донесла до него смысл сказанных мной слов?
– Пап, что ты такое говоришь? Ведь Миша меня чуть не избил. Я чудом смогла убежать…
– Хватит, – обрывает меня отец. – Хватит. Я все понял. Я же сказал, что поговорю с ним серьезно. Все, разговор закончен. Иди.
Его слова колко отозвались в сердце. И мне вдруг стало горько от того, что я оказалась здесь. Абсолютная безнадега обуяла душу.
Поднимаюсь со стула и на негнущихся ногах направляюсь к двери. В ушах звенела гнетущая тишина. Во рту собралась горькая слюна, от которой хотелось как можно быстрее избавиться. Я зажала рот ладонью, ускорила шаг.
– И еще, Марин, – останавливает меня в дверях отец, замечанием, – будет лучше, если Ванесса об этой всей мерзкой “истории” знать не будет.
Эта унизительная речь, как удар под дых. Открываю дверь и с силой ее захлопываю за своей спиной.
– Ненавижу, – срывается горькое с губ. – Ненавижу.
Придерживаясь за стену, прихрамывая, топаю в свою спальню.
В доме было зябко и холодно. Шмыгнув носом, обняла себя за плечи, а еще здесь было пусто. И казалось, что все, что до этого казалось родным, в одночасье стало чужим. Враждебным. И даже от стен шел такой холод, что становилось дико не по себе от противоречивых чувств, охвативших сердце.
Медленно поднимаясь по лестнице, я все прокручивала в голове слова отца: “Вернешься домой”, “Никакого развода”, “С Михаилом поговорю”. Для чего это ему нужно? Разве он не понимает, что это для меня будет значить? Разве можно хотеть дочери зла?
Непрошенные слезы снова выступили на глазах. Я нетерпеливо смахнула их с ресниц. В груди разгорался протест. Я даже не думала, что еще до недавнего времени, я и сама не хотела разводиться с Мишей, то сейчас буду этого отчаянно хотеть.
Оказавшись в спальне, я не стала включать свет, и сразу отправилась спать. Мне было так холодно и так больно, что хотелось только одного – забыться.
Я забралась под одеяло с головой, часто задышала, нагоняя горячего воздуха, чтобы согреться. Уже проваливаясь в сон, я услышала какое-то движение в коридоре. Совсем недолго. А потом все снова стало тихо.
Тишина убаюкивала, как и стресс, которому я была подвержена последние несколько дней. Сон утягивал меня в тревожную, неспокойную пучину своего зыбкого царства. Сопротивления были бесполезны…. и в скором времени мне все же удалось заснуть.
***
– Твою ж дивизию, – застонала в голос, накрывая лицо подушкой. – Что это такое?
Раздираю слипшиеся ресницы и пытаюсь понять откуда доносится громкая музыка.
– Боже! Это уже слишком, – перекатываюсь на бок, сажусь на край матраса, затыкаю пальцами уши.
Неужели такое слушает мачеха? Ужасно громкий барабанный бит оглушает и давит на перепонки. До конца проснувшись и придя в себя, я все-таки прихожу к выводу, что эта музыка доносится не из спальни отца и мачехи. Остается еще один вариант – это кто-то из детей мачехи, про которых я удачно успела забыть.
– Ну, что за люди, никакого уважения. Сразу видно, что эгоисты. Только о себе думают, – возмущаясь, направляюсь в ванну.
В зеркало принципиально сразу не смотрюсь, потому как страшно представить свое опухшее в отражении лицо.
Скидываю пропитанную потом одежду, забираюсь под горячие струи душа.
Несколько секунд поджавшись привыкаю к температуре воды, а потом расслабляюсь, чувствуя как тело начинает оживать. Расправляю плечи. Подставляю лицо потоку, который разгоняет все мысли в голове.
Я понятия не имела как долго простояла в душе под водой, только испытала огромное облегчение, когда выбравшись ощутила себя наполненной силой и желанием противостоять всему миру.
Поковырявшись в шкафу, отыскала там старенький, но довольно неплохо сохранившийся спортивный костюм. Одевать более свежие вещи не стала намеренно. Я не уеду из родительского дома, как бы этого не хотел отец. Ему не удастся заставить меня вернуться к мужу. Пусть не надеется.
6.2
6.2
Когда выхожу в коридор, музыка стихает. Проверить, кто по утрам слушает подобную дикость я не спешу, поэтому направляюсь к лестнице. Про себя замечаю, что нога болит уже меньше. Видимо, вывих был все же незначительный и отдых в дорогущей гостинице действительно мы с Женей получили на халяву.
Стоило вспомнить о парне, как на душе заскребли кошки. Наше расставание было неприятным. Хотя это совсем не сравнимо с тем, что после мне устроил Миша, но сам факт того, что мы не нашли компромиса присутствовал.
Спускаясь по лестнице, прислушалась к монотонным голосам, мужскому и женскому, которые доносились из столовой.
Черт. Сколько же сейчас времени? Я так и не взглянула на часы. Перед тем как выйти из комнаты. Но по тому, как было светло за окном, можно было предположить, что уже давно обед. И поэтому, зайдя в помещение, я ни сколечки не была удивлена тем, что отец и мачеха сидели за накрытым столом. Обедали.
– Марина. Проснулась. Проходи, дочка. Как дела?
Отец приглашающим жестом указал куда мне можно сесть. В его голосе звучала доброжелательность, но во взгляде было полная, непоколебимая решительность. Я сразу поняла, что вопрос по мне решен. И чтобы я не говорила. Какие бы доводы не приводила, ничего не поможет. Отец сделал выбор за меня.
– Я не голодная, – буркнула под нос, преждевременно разграничивая между нами пространство, села на стул, который располагался совсем в противоположном месте от того, что предложил мне отец.
– Ну, это ты пока не попробовала того, что приготовила Ванесса. У нее есть свое фирменное блюдо. Да, любимая?! – наблюдаю за тем, как пальцы отца накрывают ладонь женщины. И та ему мило улыбается в ответ.
Раньше меня это вообще не трогало. И в какой-то степени я была рада за отца. Когда отец нас познакомил, Ванесса проявила себя сдержанно и непафосно, чем сразу и расположила к себе.
Но после вчерашнего разговора с отцом, я не могла спокойно относится к нему. Он меня предал. Подставил. Разве так ведут себя родные отцы по отношению к родным детям? Думаю, что нет, но как оказалось мой был далек от истинной родительской любви.
– Марина, – ласковый голос Ванессы привлек мое внимание. Я перевела взгляд на нее.
Мачеха держала в руках тарелку, на которой лежал небольшой кусочек пирога.
– Что это? – задаю вопрос и с подозрением смотрю на совсем не аппетитную начинку, растекшуюся по тарелке.
– Пирог с рыбой. Попробуй. Он невероятно нежный, – нетерпеливо произносит женщина и, не дожидаясь пока я возьму тарелку, ставит ее передо мной.
Едкий запах рыбы ударяет в нос. Морщусь от отвращения.
– Что-то не так? – вскидывает брови Ванесса, внимательно наблюдая за моей реакцией.
Беру вилку, не хочется обижать ее. Ведь она ничего мне плохого не сделала.
– Я просто не хочу есть, – сухо отвечаю.
– Ладно тебе, дочка. Не обижай Ванессу. Она старалась, – отшучивается отец со свойственным ему иронизмом в голосе.
– Марина. Если тебе не хочется, то не заставляй себя… – тут же обижается мачеха.
И я все же решаю, что не буду себя насиловать и отодвигаю тарелку от себя.
– Так, ладно. Пошутили, теперь поговорим о деле, – тон отца меняется моментально, впрочем как и его настроение.
