— Мне больше нечего тебе сказать, мам, — приподнимаю подбородок, разглядывая свою шею.
Подхватываю телефон. Только хочу сбросить звонок, как мама торопливо шепчет:
— Люба, поговори с Богданом... Он же знает, что наш папа дурной... Дурной, Люба... Он же сначала делает, а потом думает... Да и мы ведь не чужие люди, верно? Мы всегда за вас были, когда вот его родители...
— Хватит, — перебиваю маму и хмурюсь в свое отражение.
А сколько раз мама в разговорах все сводила к тому, что родители Богдана не любят меня?
Сколько раз она капала мне на мозги, что в семье Богдана относятся ко мне с пренебрежением?
Да в каждой беседе меня мягко подводили к тому, что меня недолюбливают и какие родители
Богдана высокомерные падлы.
Может и падлы, но свекр поговорил со мной без лжи, наигранных эмоций и без ‘скрытой личной корысти.
— Поговори с ним, — вместо мамы слышу отца, чей голос звучит сдавленно и тихо.
— Люба, я же несерьезно... Я же не думал, что эта девка... Любаш, ты послушай меня... Я же, как отец, когда узнал обо всем, просто хотел понять, насколько ситуация опасна для тебя. Да, я был возмущен.
Лжет, и сейчас в его словах я узнаю ту манеру речи, с которой он всегда разговаривал с Богданом, его отцом и даже со мной.
— Я только поговорил, понимаешь? Люба, да мне бы в голову не пришло натравить на тебя эту ссыкуху... Господи, Люба!
Противно.
Липко, холодно и тошно.
— Люба, ты же можешь найти для него слова, милая. Он же натворит бед, если...
На фоне всхлипывает мама:
— Что же ты наделал? А?
Сбрасываю звонок.
Не буду я упрашивать Богдана пожалеть моего глупого папулю, который в своей игре бессовестно рискнул и мной, и своим внуком.
Не хочу выходить из спальни.
Там за дверь меня ждет Богдан и мое упрямство, которое потребует ехать к Кристине на встречу, а я не хочу. но ведь в кусты не полезу.
Как и Богдан. Он же от сказанных слов не откажется.
Я вздрагиваю, когда раздается стук в дверь, а затем следует голос Богдана:
— Люба, ты проснулась?
Выхожу из ванной комнаты, накидывая на плечи халат. С мамой и отцом я говорила с ровным сердцебиением, а с Богданом — удары в груди становятся громче и сильнее.
— Да, — останавливаюсь у кровати. — И мне мама звонила. Сказала, что ты в гости к отцу приезжал.
Молчание и напряженный медленный выдох:
— Ты, может, дверь откроешь, дорогая, м?
— Зачем?
— Для начала за тем, что у нас с тобой одна гардеробная на двоих, — тихо отвечает Богдан, — и мне бы было неплохо принять душ и переодеться в свежую рубашку, Люба.
Подхожу к двери. Еще около минуты медлю. Вытираю вспотевшие ладони о халат и с тихим щелчком открываю дверь.
Наши взгляды с Богданом встречаются. Если я опухла от слез, то его черты лица за эту ночь стали еще жестче и острее. Я даже на мгновение пугаюсь его.
— Ты, что, плакала? — спрашивает он и прищуривается.
Глава 33. Ты хорошо подумала?
— Опять папуля надавил на жалость? — Богдан проходит в комнату.
Я провожаю его обескураженным взглядом.
Он решил, что я плакала из-за отца? Хотя я, наверное, могла, но у меня все запасы слез закончились ночью перед первым лучом рассвета.
— А тебе не кажется, что твоему отцу пора брать ответственность за свои поступки и решения, —
Богдан оглядывается и неторопливо расстегивает верхние пуговицы рубашки. — Или ты его поддержишь в том, что надо его понять? В очередной раз?
тебя же отец об этом просил, верно, чтобы ты поговорила со мной?
Я молчу.
Он опять бесится, но и я хочу сорваться на него с криками.
— Да, только я отказала в его просьбе с тобой говорить, — зло прищуриваюсь я.
— То есть ты, как мудрая жена, — его пальцы расстегивают рубашку уже на животе, —
поддерживаешь меня в том, что пора бы твоих родителей снять с содержания?
Лишить роли большого босса и забрать дом?
Папа и мама серьезно влипли.
— Ты бы видела своего отца, — Богдан раздраженно выдергивает края рубашки из-под ремня брюк и распахивает, — жалкое зрелище.
Да мне его и видеть не надо было, чтобы понять: мой отец - редкостное дерьмо, которое могло в прошлом, если бы я не выскочила за Богдана замуж, продать меня за долги какому-нибудь уроду.
— Не стоило тянуть твоего отца за уши из грязи, но... — Богдан стягивает рубашку, — моему отцу была очень важна красивая картинка благополучия твоей семьи.
Похрустывает шейными позвонками, будто в следующую секунду кинется на меня с кулаками, и я на мгновение пугаюсь его оголенного торса, на котором четко, угадываются развитые и сильные мышцы.
Я вновь вижу в нем не родного и любимого мужа, а чужого мужика, в котором многосилы, тестостерона и злости, которая ищет выход.
— Но и мой отец сейчас тоже свои уроки получает, — усмехается Богдан.
— Он утвердится в своем мнении, что тогда не стоило идти у тебя на поводу и разрешать нам вступать в брак, — тихо отвечаю я. — Вот и весь урок.
— Очень любопытно, моя дорогая, — Богдан делает ко мне шаг, и с трудом сдерживаю себя, — то есть если бы он не дал своего королевского согласия, то я бы, выходит, его послушал? Так ты считаешь? Это и сейчас оскорбительно с твоей стороны, Люба. Соплежуем я никогда не был, но ты, вероятно, меня все это время считала таким? Не дал бы согласие, то я бы отказался от семьи ради тебя и мы бы, как настоящие бунтари, поднимались бы из нищеты... но, — на его лице растягивается недобрая ухмылка, от которой мне зябко, — мой отец, может, и жесткий в некоторых вопросах, но шанс нам дал.
— Какое благородство.
— Не тебе о благородстве моего отца говорить, Люба, — твердо цедит сквозь зубы Богдан, —
когда твой готов внука родного пустить в расход.
Мне нечем опровергнуть его слова.
Он прав, но разве я могу промолчать?
— Придется твоим родителям учиться жить честным трудом, — Богдан улыбается, — не переломятся, а если начнут воду мутить и истерики закатывать, то придется взять ремень пожестче. И я ведь твоему отцу сказал, — в глазах Богдана вспыхивает сталь, — не звонить тебе и не жаловаться, но он тоже, как и ты, решил, что я мальчик-соплежуй.
— Технически, не он звонил, а моя мама...
Что Богдан подразумевает под честным трудом для моих родителей? Глухую деревню с курочками и туалетом на улице? Мама к такому точно не готова. Она городская женщина, которая любит отдыхать в СПА через день.
— Так ты считаешь, что мне стоит на эту шалость прикрыть глаза? — Богдан расстегивает ремень, вглядываясь в мои глаза. Клацает пряжка. — Ты все же просишь, чтобы я не был с ними очень строг?
Атмосфера с раздражения и желания выплеснуть агрессию резко меняется на напряженную и неловкую с подтекстом горизонтальных утех.
Я теряюсь от такого резкого скачка Богдана в настроении, и даже не могу сразу возмутиться его бесстыдством и мерзкими намеками.
— Ты обалдел? — растерянно шепчу я, а затем пытаюсь его оттолкнуть его от себя.
— Да ты совсем обнаглел!
Только вот у меня не выходит его оттолкнуть. Он даже не дергается, когда мои ладони касаются его мощных грудных мышц.
Я толкаю его еще раз, но меня не ждет успех.
Богдан перехватывает мои запястья, и мне кажется, что он сейчас меня поцелует, но я ошибаюсь.
Он мягко сжимает мои запястья, вглядываясь в глаза, и говорит:
— Я не совсем понимаю, о чем ты ведешь речь, Люба, но я понял, что за отца заступаться ты не будешь. Меня это устраивает
Я под его взглядом каменею. Я ошиблась в своих догадках о намеках, что я должна хорошо его попросить о том, чтобы он смилостивился к моему папе? Он ни на что не намекал?
— Пусти...
И он отпускает меня. Я отступаю. Чтобы скрыть свою неловкость, я заявляю:
— Ты Кристину предупредил о встрече? М? Науськал, что надо мне сказать?
