Ознакомительная версия.
— Нет, ты прости. Я не хочу делать тебе больно, но просто — дело же в этом.
— Я. Ты не сделаешь мне больно.
— Это почему?
— Потому что ты ничего для меня не значишь. А больно бывает, только когда предают те, кого любишь. Но ты прав, жизнь бывает жестока и несправедлива. Однако это ничего не меняет, — голос Ирины звучал тихо, сдавленно. Она сделала большой глоток. — И я по-прежнему люблю мужчину, которого выбрала любить. Какая разница, что он мне сделал. Это уже его выбор. Я люблю саму мысль о любви. И как бы ни было мне больно сейчас — я бы не хотела вычеркнуть эти чувства из своей жизни.
— Мазохистка? — хмыкнул я, все больше впадая в пучину раздражения. «Ты ничего для меня не значишь». Чертова ирландка! Кажется, я неплохо набрался. На старые дрожжи?
— Нет. Просто любовь идет в комплекте с болью. И с этим уж ничего не поделаешь.
— Вот именно!
— Ты неплохой человек, Григорий Александрович, но ты не понимаешь простой вещи. Больно будет в любом случае. Все, что с нами происходит, происходит не просто так, — она сползла со стула и подошла к окну — вплотную. За окном еще не было темно, только начинались сумерки, но уличное освещение уже было включено. Огонь фонарей теплой змейкой протянулся по проспекту. Пошел дождь.
— Не просто так? Все не просто так? И даже то, что мы встретились с тобой сегодня, — в этом тоже есть какой-то смысл? — рассмеялся я. — Какой же? Ты ничего не хочешь от меня, я не кажусь тебе интересным. Ты, хоть и вполне интересна, особенно эти твои рыжие волосы, все же слишком набита какой-то чушью и, к тому же, влюблена в другого мужчину. Так что, наша встреча была неслучайна?
— Вполне возможно. Я это чувствую, — сказала она, повернувшись ко мне.
— Чувствуешь? Ты что, своего рода ясновидящая? — рассмеялся я. Но на лице Ирины не появилось и тени улыбки. Она просто стояла и смотрела на меня, близко, очень близко — ее волосы почти касались моего лица. Потом она поднесла к губам бокал и сделала глоток. Красивые глаза и такая глупая голова. Я захотел ее поцеловать. Все же я как-то не привык видеть в своем доме женщину, которая откровенно говорит мне, что я «ничего не значу», и смотрит на меня такими вызывающе зелеными, нагловатыми глазами.
— Иногда я могу видеть. Любой может. И ты бы смог, если бы захотел.
— И что ты видишь? — спросил я, проведя рукой по ее волосам.
— Я не хочу говорить об этом тоже, — она отвернулась и сделала шаг в сторону.
— Что, какие-то ужасы? Ты разрушишь мою жизнь? Я влюблюсь и не смогу жить без тебя? — я прикалывался и смеялся сам над собственными же шутками. Она смотрела исподлобья и молчала.
— Ну, скажи хоть слово? Ты не станешь меня проклинать?
— Я никого и никогда бы не стала проклинать.
— Ну, хоть что-то! — демонстративно выдохнул я. — А, я догадался. Мы связаны одной кармой! Или нет, ты — моя судьба. Я разобью тебе сердце? Ты мне?
— У меня нет никакого интереса к твоему сердцу.
— Да, я уже это понял, — я внезапно протрезвел. — Я тебе неинтересен. Ты пришла сюда, чтобы говорить мне гадости. Знаешь, что? Мне тоже ничего в тебе особенно не интересно.
— Я знаю. И это меня радует, — совершенно искренне ответила она. Я снова почувствовал себя в дураках.
— Нет, я не серьезно это сказал, — замотал головой я. — Я вполне интересуюсь твоими волосами и глазами. Я бы не отказался увидеть тебя в килте, танцующей с распущенными волосами.
— Ты слишком много выпил, — заметила она. — Забавно, ты видишь только внешнее, а меня ты не видишь.
— Это да, — согласился я. Мысли, действительно, путались. — Смотрю в книгу и вижу фигу. Но ты ошибаешься, тебя я вижу. И ты — ненормальная.
— Значит, тебе нравятся мои волосы? — спросила вдруг она, но голос ее был отстраненный, далекий, и интерес был какой-то холодный, как будто научный. Я пожал плечами и потянулся за лежащей на столе порезанной колбасой. Ирина за все это время не прикоснулась ни к чему, даже к помидорам. Только пила коньяк, молчала и смотрела на меня неодобрительно. Оплакивает Петра, мать его. Интересно бы посмотреть на этого Петра. Наверняка какое-нибудь ничтожество.
— Ну, очень уж они необычные, — пояснил я, подливая самому себе коньяк. Да, каюсь, я пил куда больше, чем Ирина. Если бы она, к примеру, оказалась преступницей, какой-нибудь клофелинщицей, то могла бы вынести из моего дома все, что угодно, а я бы даже не проснулся. Последнее, что я помню, это то, что она говорит мне, что в моих волосах уже заметна небольшая седина и что я должен быть аккуратнее с самим собой, что я слишком быстро размениваю время, данное мне. Помню еще, что я порывался идти в магазин за пивом, потому что я всегда так делаю, когда переберу лишнего, но ходил я за ним или нет — не знаю точно. Скорее всего, нет, не ходил.
Утром, проснувшись, я не нашел рядом с собой ни одной пустой пивной бутылки или банки, так что сомневаюсь, что ходил. Также я не нашел Ирины — ни рядом с собой, ни вообще где-либо в квартире. Ее не было в ванной, не было в туалете (там я искал особенно тщательно), не было на кухне или в гостиной, где я уснул. В спальне не было ни ее, ни малейших признаков того, что она была тут вообще, что заходила хоть на секунду.
— А был ли мальчик? — задумчиво пробормотал я, потом вдруг заволновался и да, признаюсь, бросился к пиджаку и барсетке. Деньги были на месте, телевизоры тоже. У меня их три штуки, один установлен в ванной комнате, один в гостиной, но его видно и из кухни тоже. И последний, чуть поменьше, сорокадвухдюймовый, в спальне, установлен вместе с домашним кинотеатром. Иногда я смотрю там какую-нибудь веселую немецкую… скажем так, эротику. Вообще же я от телевидения устал, смотрю в последние годы только новости.
— Значит, ушла, — я подошел к двери и увидел, что она не закрыта до конца, а только прикрыта. Видимо, Ирина не разобралась с моим замком и решила оставить дверь так. В доме, правда, не было ни единой вещи, доказывающей, что рыжеволосая, злая и грубая Ирина тут вообще была. Может, мне все это привиделось? Может, на самом деле мы расстались с нею еще около магазина и я просто напился дома в одиночестве.
На барной стойке все еще стояли тарелки с заветренным сыром, недоеденным куском хлеба и парой яблок. Зато порезанные на дольки помидорки исчезли. Ага, значит, она все же что-то ест, эта дикая девчонка, набитая глупостями и романтикой. Интересно, как быстро она забудет своего Петра? Интересно, а какое мне до этого дело? Ушла — и слава богу. Одной проблемой меньше. Сейчас надо прийти в себя, выпить таблетку какую-нибудь. Интересно, сколько времени? Впрочем, какая разница. Для телевизионщика все времена суток на одно лицо.
Ознакомительная версия.
