Не останавливая движения машинки, Аришка привычно полюбопытствовала:
— А кто это: акилевр-рр ыкающий?
Меньше всего на свете в эту минуту Ире хотелось оказаться заодно с мужем. Однако именно так и получилось: не сговариваясь, они одновременно рассмеялись, и пропасть между ними как будто стала чуточку меньше.
— Это такой страшный зверь, который не рычит, а ыкает. Ык, ык — знаешь, как страшно?!
Девочка, наконец, остановилась и недоверчиво посмотрела на отца:
— Да нет, папа, такого звер-рря не бывает.
В голосочке ее при этом чувствовалась неуверенность.
— Как же не бывает? — возмутился тот. — Еще как бывает! Спроси у мамы: акилевр ыкающий, очень редкий зверь. И стра-ааашный — жуть!
Аришка посмотрела на маму. Едва сдерживая смех, Ира кивнула. Однако ребенок вовсе не был склонен верить во всякие небылицы.
— А вот и нет! — проявила она чудеса логики. — Ты же сам сказал: "Чего ты р-ррычишь", а теперь говор-рришь, что он не р-ррычит, а ыкает!
Виктор задумался лишь на мгновение и возразил полным уверенности тоном:
— Он начинает ыкать только тогда, когда уж очень зол и голоден. Это и есть сигнал для человека: спасайся, если успеешь. А пока добрый — еще как рычит. Он же зверь все-таки, все звери умеют рычать.
Девочка вновь повернулась к матери. Ирине было ужасно стыдно лгать ребенку, но шутка про акилевра показалась ей такой забавной, что она не удержалась, и подыграла мужу:
— Да, Аришка. Такой вот страшный зверь этот акилевр ыкающий. Кто услышит, как он ыкает, вряд ли уберется от него живым. Потому про него так мало знают.
Супруг отблагодарил ее одобряющим взглядом и поинтересовался у дочери:
— Так мы играть будем, или как? Или ужинать? Небось, голодная?
Мордаха с лучистыми глазенками радостно кивнула. Виктор поднялся с корточек и направился на кухню. Разложил по тарелкам жаренную с мясом картошку, сверху добавив глазунью. Усадил за стол Аришку, присел сам.
Иру никто не приглашал. Правда, она видела, что стол накрыт на троих, стало быть, ее там ждали. Но… не смогла. От аромата и голода текли слюнки, но она никак не могла переступить через гордость. Понимала, что не права — разве в его взгляде не крылась попытка примирения с нею? Разве не об этом же свидетельствовал вкусный ужин и полный чан воды в сенях, растопленная печь и заботливо сложенные рядом с нею поленья?
Однако гордость оказалась сильнее. Он что же, думает, что ее можно купить вот так, за понюшку табаку? Вернее, за кусок мяса с яичницей? Два года бегал по любовницам, последнюю неделю вообще дома не жил, а она вот, за кусок мяса, должна его простить? Хоть бы прощения попросил, хоть бы покаялся, пообещал взяться за ум. Нет, он просто нажарил картошки с мясом, и думал, этого вполне достаточно, чтобы загладить вину.
Ну что ж, не слишком-то и хотелось. Он лишь ради приличия предложил Ирине горячий ужин: как-никак, баба с работы пришла, устала. Не хочет — не надо. Зато Володя лишний раз убедился в правоте брата — попробуй с такой уживись. Стерва, она во всем стерва. Даже в обыкновенном ужине ищет причину для скандала. Ну и пусть сидит голодная — ему нет до нее никакого дела. Племянницу бы накормить, остальное неважно. А то мамаша, того и гляди, голодом ребенка заморит: это ж кому скажи — в доме никакой еды, кроме картошки и соленостей! Подходящий рацион для пятилетней малышки!
На следующее утро все повторилось: раннее пробуждение не по собственной воли, чашка жидкого чаю, побег за угол дома. Едва невестка с племянницей скрылись за поворотом, Владимир вернулся домой.
Печку топить не стал — поленьев, что Ирина подбросила с утра, хватит почти до обеда. А к вечеру он растопит по новой — зачем дрова зря жечь, Ирке с Аришкой они еще пригодятся. На скорую руку прибрал дом — девочка в спешке разбросала одежду по всем комнатам, да и посуду после завтрака хозяйка не помыла.
Поездка в магазин за краской и кистью, а потом на кладбище, не заняла много времени. На обратном пути Володя вновь заехал в магазин, подкупил продуктов: если мать не заботится о питании ребенка, придется заняться этим вопросом самому. Пожалуй, Витька был к ней слишком мягок: она, оказывается, не только стерва, но и пофигистка в самом худшем смысле. Запущенный случай: если уж матери наплевать, сыт ли ребенок, это вообще ни в какие ворота никаким боком.
А Аришка ему понравилась. Живая девчонка, сообразительная. Ишь, как поймала его с этим акилевром: "Ты же сам сказал: чего ты рычишь, а говоришь — ыкает". Интересно, неужели поверила? Забавно получилось, нужно будет непременно куда-нибудь вставить про этого акилевра. Только не в том романе, прототипом героини которого станет эта стерва. Нет, у такого замечательного ребенка и мать должна быть замечательная: тихая, спокойная, покладистая женщина, непременно любящая мать и жена. Заботливая, нежная. Такая, при взгляде на которую хотелось бы прикрыть ее от невзгод собственной спиной.
Наверное, что-то такое есть в каждой женщине, даже самой никудышной жене и безалаберной хозяйке. Ирка вон вчера так на него посмотрела, когда он Аришке про акилевра рассказывал. На него никто так раньше не смотрел. Таким теплом вдруг повеяло, такой доверчивостью и почему-то благодарностью. Словно она и в самом деле была рада возвращению "блудного мужа".
Интересно, почему Витька на ней женился? Стерва, изгоняющая мужа из собственного дома, пофигистка, не желающая кормить единственное дитя. Но ведь почему-то он на ней женился. Выходит, было в ней что-то такое, что заставило его принять решение в ее пользу. Неужели только беременность? Неужели и в самом деле пожалел сиротку? Как-то Ирина не слишком тянула на бедную сиротинушку. Вероятнее всего, сыграло то, что Витьке паршиво жилось без матери. Забеременела бы другая — на той бы и женился.
Или все-таки было что-то именно в Ирине? Не в сиротстве ее, не в Витькином сиротстве, не в беременности, а именно в ней самой? Владимир очень даже понял бы брата, если б тот признался, что женился ради вот этого ласкового взгляда. Его одного Володе хватило, чтобы осознать свою неприкаянность. Вроде и сложившийся человек, вполне успешный, удачливый писатель с огромной квартирой, машиной, некоторым счетом в банке и приходящей помощницей Натальей Станиславовной. А один ласковый взгляд посторонней, по сути, женщины, сразу просветил его насквозь: кто ты есть, Владимир Альметьев, он же Вовка Конкин, вечный Шарапов, если до тридцати трех оказался никому не нужным. И будь ты хоть трижды знаменитым писателем, а как человек ты не состоялся, покуда не оставил следа на земле в виде очаровательной ясноглазой девчонки Аришки.
