Все эти важные знакомства отец передал по наследству Михаилу. Михаил проглотил кучу книг и по истории живописи, и по реставрации, и монографий об отдельных художниках, и книги на английском и французском, изучив для этого языки.
Вскоре он мог и сам, не прибегая к услугам реставратора, расчистить картину, если не требовалось восстанавливать утраченную живопись, ориентировочно определить подлинность и время написания по холсту, краскам, мазку.
И еще непонятным образом у Михаила стали появляться свои деньги, гораздо большие, чем у отца, – своеобразный навар от многоходовых комбинаций.
Вскоре в Москву начали возвращаться многочисленные генералы, послужившие со смаком комендантами городов и земель в Восточной Германии, те самые, для кого несколько лет старались многочисленные трофейные законные и не очень законные команды. Генералы везли в нищую, не успевшую толком восстановиться после страшной войны Россию «хабар». Картины в роскошных золоченых рамах, тяжелую дубовую мебель и мебель красного древа, полированную до зеркальности, скульптуры из бесчисленных замков и дворцов как древней немецкой аристократии, так и стальных баронов, к которым в тридцатые годы стремительно стали присоединяться фашистские бонзы. Комиссионные в Москве и Ленинграде ломились от сданных на комиссию трофеев. Полотна среднего уровня живописцев и приемники знаменитой фирмы «Телефункен», гобелены и холодильники, ковры и столовые сервизы...
Нужно было быть дураком, чтобы в этой обстановке не расширить коллекцию. Михаилу всячески помогал отец. В Хотьково была перестроена конюшня, за жилье и пристойную оплату нанят сторож из инвалидов войны, женатый и почти не пьющий, у него была охотничья ижевка и две черные немецкие овчарки. Медленно, исподволь, по вечерам в подвалы по одному перекочевали все полотна из коллекции. Никто не догадывался...
Два года Михаил гонял на огромном трофейном мотоцикле, вызывая зависть сверстников. Мать каждый раз, когда поздно вечером во дворе раздавался рев звероподобного мотоцикла, – сигнал, что Мишка возвратился в целости и сохранности домой, – шептала тайком от Аркадия благодарственные молитвы Богу... После долгих размышлений Аркадий решил, что машина все же не столь опасна, как этот двухколесный зверь, развивающий безумную по тем временам скорость – двести километров в час. Так у Мишки появился трофейный «опель-капитан», старший брат завоевавшей вскоре сердца россиян «Победы». Став владельцем авто, Мишка, и без того не обделенный вниманием девушек, быстро превратился в эдакого московского плейбоя начала пятидесятых годов. Они были наперечет тогда – сыновья частнопрактикующих гинекологов, урологов, зубных врачей и психиатров. Сыновья высших генералов и министров. Но то сыновья. Мишка же был самостоятельным мужиком, приличным адвокатом и отличным искусствоведом, позволяющим себе время от времени отдохнуть в среде оболтусов. Незаметно подкрались шестидесятые, началась хрущевская оттепель, старшему поколению с трудом верилось, что Сталин умер. Не физически, как человек, в том никто не сомневался, – слишком памятны были его похороны и особенно прощание с телом, – а как историческое явление. Зато молодежь восприняла многое, что появилось в оттепель, как данность. И кафе, возникшие по всей стране вслед за прославленной «Аэлитой», и чтение стихов у памятника Маяковскому, и вечера поэзии на стадионах с многотысячной аудиторией, и погоня за заграничными шмотками, а если их купить было не по карману, то за приличным самострочем. «Золотая» молодежь прорывалась в круизы вокруг Европы, и уже модным стало обронить так небрежно: в прошлом году, помню, в Марселе я видел Ива Монтана с Симоной, они остановились проездом в Каннах, так Симона была, поверите ли, совершенно трезва.
А Михаил приближался к своему сорокалетию. Он стал искомым адвокатом и много работал – коллекционеру всегда нужны деньги. Но все свободное время отдавал картинам. Исподволь, не привлекая внимания, перевозил обратно из Хотьково, превратившийся, к сожалению, в небольшой город с местной промышленностью, наиболее интересные полотна в дом на Селезневке, где была восстановлена картинная галерея в коридоре второго этажа.
Когда мать пыталась выведать у Михаила, скоро ли она может надеяться на свадьбу – уж больно ей, пожилой, немного болезненной, вечно в хлопотах женщине хотелось увидеть внуков, – он отшучивался:
–?Еще не родилась...
Если же говорить серьезно, то окружавшие Михаила девушки и женщины его просто удручали. То ли потому, что это были те, кто своей жизненной целью поставил проникновение в избранный круг «золотой» молодежи и на пути к ее достижению растерял даже те немногие качества, какими наделила их природа: красоту, остроумие, свежесть. То ли девицы, принадлежавшие к этому кругу по праву рождения в генеральской, министерской семье или, не дай бог, в среде теневых дельцов-миллионщиков, что на глазах Михаила множились в стране победившего пролетариата, были еще хуже...
С Инной его свел случай.
Обычно, имея хорошие связи в мире театра, Михаил получал приглашения на любые премьеры. Он захотел побывать в смело и ярко заявившем о себе в те годы Театре на Таганке и позвонил знакомому администратору, заказал билеты. Тот посоветовал выкупить их заранее, так как в день спектакля у касс творилось обычно черт знает что с участием милиции, дружинников и студенческой самодеятельности. Михаил так и сделал. С очередной пассией договорился о встрече за двадцать минут до начала, собрался, но перед самым выходом его остановил звонок телефона: пассия сообщила, что ей страшно жаль, что она страшно мечтала пойти на Таганку, но что у нее какой-то страшный форс-мажор, поэтому она не сможет приехать и страшно извиняется.
Четыре подряд «страшно» умилили Михаила, выдав страшную бедность словаря подруги. Он представил, как слушал бы ее восторги, высказываемые с помощью трех десятков слов – сколько было у Эллочки Людоедки? – поздравил себя и с облегчением поехал в театр. Припарковав машину, подошел к толпе, безнадежно выискивающей лишний билетик, и только сунул руку в карман пальто, как ее ухватила с неожиданной силой девичья рука, и он увидел молящие огромные черные глаза и услыхал задыхающийся, наполненный отчаянной надеждой голос: «У вас лишний?» И сразу же, завидя бросившуюся к нему стайку молодежи – тот же голос, но уже с другой интонацией, чуть требовательно: «Я первая к вам подошла, не так ли?» Настроение моментально поднялось, и он ответил, заговорщицки понизив голос: «Да, молчите, идем вместе, а то нас растерзают», взял девушку под руку и повел ко входу. «Но я не одна...» – пискнула девушка, «Но у меня не типография, где печатают лишние билетики», – ответил он, протискиваясь.
