Ознакомительная версия.
— У Натальи нет денег? — холодно удивляется Игорь. — Ты ведь говорила про ее агентство.
— Да при чем тут ее деньги! Здесь дело принципа! Говорят, в Москве есть храмы, где крестят бесплатно, но мы не нашли. И в Подмосковье тоже такие есть, но надо искать. Интересно, а Иоанн Креститель брал деньги за крещение? Я читала, что Святейший Патриарх Алексий говорил о недопустимости любых прейскурантов в храмах. Все услуги в Русской православной церкви Московского патриархата — бесплатные! Цены, которые назначаются в храмах или монастырях, — это примерная сумма пожертвования, причем добровольного. Любой человек вправе подойти в храме к свечному ящику и заказать любую требу: венчание, соборование, отпевание… И служители храма обязаны принять ее, а священнослужители исполнить совершенно бесплатно. Но мы об этом не знаем. Зато знают в храмах, но молчат. Общее место!
Игорь смотрит в сторону.
— Леля, многие приходы действительно бедные и живут, что называется, от алтаря. Но вместе с тем Церковь больна. И уже давно. Как на Востоке, так и на Западе, везде… Это болезнь обмирщения. Святитель Василий Великий в четвертом веке писал: «Ты спрашиваешь меня, как обстоят дела в Церкви. Я отвечаю: в Церкви все обстоит так же, как и с моим телом, — все болит, и никакой надежды».
Ольга против воли улыбнулась.
— Да, еще в четвертом веке… И даже если в самом деле где-то имелись случаи торговли священниками спиртным, табаком и левые деньги… Вот представь: пьяный математик, да еще взяточник, пишет на доске: «Два умножить на два равняется четыре». Так разве тот факт, что он пьяница и взяточник, меняет истину его цифр? Разве отсюда следует, что дважды два не четыре, а пять?! Ведь нет же! Истина остается истиной… Ницше не любил христианство, считал религией больных людей, — вспоминает вдруг Ольга.
Что ей взбрело вдруг в голову? Субъективная, как любая другая мысль… Да и какой Ницше критерий? Просто модный нынче философ. Наконец разрешенный. Поэтому привлекательный. Все пустое…
— Тот же Ницше говорил, что кто не носит в себе хаоса, никогда не породит звезды, — отвечает Игорь.
Ольга кусает губы.
— А помнишь, ты когда-то учил меня одеваться «капустой»? Чтобы всегда легко и быстро раздеться, одеться и не зависеть от погоды. Теперь мы научились мыслить «капустой». То отбрасываем лишние, на сегодня ненужные листья-одежки-мыслишки, то снова их на себя накидываем. Искупать грехи коллективно — это что-то! И массовое российское, внезапно осознанное покаяние — просто очередной новый тяжкий грех! Перед разумом и совестью! Перед незамутненностью души, выбирающей идеалы в тишине маленькой комнаты! Да что там совесть! Это грех перед Богом! Среди нас молитв никто толком не знает, Библию едва открывали! Мы — словно околостоящие… Но мы близко, рядом… А дальше… Храм Христа Спасителя восстановили, церковь признали, правители туда захаживают, свечки ставят, чтобы по каждому телеканалу горели, и все внезапно уверились — справедливость восстановлена, мы вернулись к духовности, отмолили и спасли души! Так легко и просто! И ты разделяешь эту дурь? Судя по твоей жизни, твоему поведению, по отношению ко мне и к детям — одобряешь вполне. Но на самом деле путь нравственного познания, возрождения и совершенствования — тяжкий путь. Очень тяжкий. И зачем упрощать? Это ведь ложь!
— Леля, — тихо говорит Игорь, — ты во многом права… Но ты тоже проповедуешь свободу выбора и чистоту души, с которых я начал. Значит, ты должна понять меня… И простить…
— Понять?! — кричит Ольга. — Да еще и простить?! За то, что ты бросил меня и детей?! За то, что так страшно обманул нас и посмеялся над нами?! И снова издеваешься сейчас надо мной?! Уходи! И не звони, не приезжай, не появляйся больше никогда! Я похоронила тебя один раз, похороню сегодня во второй и в последний! Без отпевания! Дети ничего не узнают! Им это ни к чему! Отец умер для них пять лет назад, а воскрешения на земле невозможны! Что тебе взбрело в голову восстать из мертвых? Христа ты напоминаешь не слишком! А прощать я не умею — не выучили в детстве!
Игорь поднимает лицо к небу — странно, ни капли дождя за весь долгий, наглухо обложенный черными тучами день.
— Еще Суворов говорил, что с юных лет надо приучаться прощать проступки ближних и никогда не прощать собственных. А Москва как была Первопрестольной, так и осталась. Смешно, когда некоторые считают ее Вавилоном. В Москве каждый день совершается около трехсот литургий. А «где преумножается грех, там преизобилует благодать». Хотя молодежи особенно тяжело в больших городах: вокруг одни пороки. Не одно, так другое: не выпьет, так в казино зайдет, не в казино, так наркотики, не наркотики, так протитуция. И чтобы справиться с этим кошмаром, надо иметь твердые ориентиры, знать цели. Ведь человек, который ни во что не верит, совершенно беззащитен. Леля, вера — это наше спасение. Все храмы открыты, священники ходят по улицам, на каждом шагу развалы духовной литературы… А ведь совсем недавно я прятал такие книги под диваном и всерьез опасался ареста. Ты не подозревала об этом. Зато сейчас Господь как бы говорит нам: «Если вы не воспользуетесь этим, я могу все забрать!» И есть старцы, на чьих молитвах мы держимся, и настоящие верующие были и останутся всегда. А дети, которые зависят от родителей? Господь не спросит у них на суде, учили ли они ребенка английскому, водили ли в бассейн и купили ли компьютер. Он спросит, воспитывали ли они его по заповедям Божьим, водили ли в церковь и учили ли Закону Божьему. До свидания, Леля, — шепчет Игорь. — Храни тебя Господь… Прощай…
— Мне рассказывали, что, когда рабочие строили храм Христа Спасителя, матюгались через два слова на третье. Нет, я, конечно, понимаю, рабочий класс — тут все характерно, но это не простое строительство, а храма, причем какого! Раньше на строительство храмов любых строителей вообще не брали, только специальных, прошедших пост и молитву…
Игорь пожимает плечами.
Ольга медленно бредет по набережной к дому, с трудом переставляя непослушные ноги. Кажется, еще несколько шагов — и она упадет без сил. Она замерзла, устала. И конечно, не оделась «капустой»…
Оля вдруг думает, как хорошо ей стало недавно просыпаться под звон колоколов маленькой церкви, несколько месяцев назад отреставрированной в соседнем переулке. Она вспоминает, как несколько лет назад, когда тяжело заболел Максим, бросилась за помощью к батюшке. Верила, что поможет. Наверное, ей просто не повезло. Или ее прегрешения оказались чересчур тяжелы. От батюшки сильно пахло чесноком, он был розовощек и молод и сразу стал выпытывать у Ольги о ее грехах. Их набиралось не слишком много: один аборт, крашеные ресницы, брюки… Батюшка казался разочарованным, ведь все дело в грехах матери, а может быть, он просто торопился, но толком ничего Ольге объяснить не смог. И она вдруг с ужасом поняла, что он ей нравится, что ей хочется его по-простому соблазнить, переспать с ним… Именно потому, что батюшка… В ужасе от самой себя Ольга бросилась вон из церкви. До сути случайной прихожанки розовощекий батюшка так и не добрался. Она постигла свою душу сама.
Ознакомительная версия.
