— Ну что с тобой, актриса больших и малых академических театров? Все тебе неймется! Иди в каюту!
— Тебя Алан прислал? — Мой голос выдавал полный упадок духа.
— Да, можно сказать, вырвал меня из объятий Хорхе, напомнив про клятву Гиппократа! Что мне оставалось делать? Не рассказывать же всем, что ты у нас симулянт? — ворчала Марина, пока мы шли по коридору. — Шевели ногами и хватит хромать-то. А то я не успею, мне надо еще маяки местные изучить. Мы же обратно идем, ты знаешь? — спросила она, входя в каюту.
— А можно хоть не быстро плыть, а то времени совсем не осталось, — ныла я, задирая штанину.
— Хорхе мне обещал показать маневренность яхты. Попробую заставить его ходить кругами или восьмерками, ну это полчаса, не больше. У них же рабочее время кончается. Ну что ты делаешь? — завопила на меня Марина в раздражении. — Совсем на почве любви голову потеряла! Это не та нога! Хромаешь на левую, а бинтуешь правую? С тобой не только клятву Гиппократа, но и Уголовный кодекс приходится соблюдать, а то я задушила бы тебя бинтом в состоянии аффекта. И присяжные, будь они у нас, меня бы оправдали! — Она замолчала, подкрашивая губы.
— Если ты меня тут задушишь, то судить тебя будут в Испании, а у них есть присяжные? — спросила я уныло, заматывая теперь нужную ногу.
Марина порылась в своем дамском рюкзаке, извлекла с самого дна две пустые обертки из-под каких-то таблеток и бросила их на стол.
— Я тебе сейчас пришлю воды, — сказала она, удовлетворенно оглядывая себя в зеркало.
— Может, лучше вина? — ко мне постепенно возвращалась способность капризничать.
— После рома вино не пьют. А вода — чтобы таблетки запить, — Марина взялась за ручку двери.
— Но тут же таблеток нет! — удивилась я, ощупывая пустые бумажки.
— Тебе надо голову лечить, а не ногу! Зачем тебе таблетки? — и больше ничего не добавив, Марина оставила меня одну.
Я подошла к зеркалу, провела щеткой по волосам. Меня била нервная дрожь, я не могла ни сидеть, ни стоять, в пустой голове крутилась какая-то совершенно не уместная в этом случае строчка из песни: «Позвони мне, позвони! Позвони мне, ради бога!» Раздался стук в дверь. По всему моему телу прокатилась горячая волна надежды.
— Войдите! — От волнения язык прилип к небу и не слушался.
Дверь открылась, и порог перешагнул матрос с подносом в руках, на котором стояла запотевшая бутылка воды и стакан. Я кивнула ему на стол. Он поставил поднос, открыл бутылку, налил мне три четверти стакана и, улыбнувшись, вышел. Вода была кстати, с ее помощью удалось смочить внутренности, совершенно пересохшие до самого пупка. Теперь я понимаю, почему при дворе китайских императоров существовал простой тест на правдивость. Подозреваемому предлагали прожевать и проглотить ложку рисовой муки. Если он говорил правду и не волновался, то слюна смачивала муку, ее можно было прожевать и проглотить. Если же негодяй желал обмануть судей и боялся разоблачения, то у него от страха пересыхало во рту так, что не только муку, но и слюну не проглотишь. Я бы сейчас точно не прошла этот тест, и меня казнили бы за чужие грехи — или за мои собственные?
Стук в дверь уже не вызвал у меня такой надежды, как в первый раз, я понимала, что у судьбы в арсенале еще много ложных вызовов. Но ошиблась. Это был Алан. Колени мои подкосились, и я с трудом удержалась от желания упасть ему на грудь, но от счастливой улыбки удержаться не смогла. «Молчи!» — успел крикнуть мне мой внутренний голос, и я томным вздохом заменила готовое сорваться с губ приветствие.
— Ну как, тебе лучше? — спросил он участливо.
— Лучше, — сказала я совершенно искренне и, чтобы это не прозвучало слишком двусмысленно, показала на лежащие рядом со стаканом обертки от таблеток. «Какая Мариночка умница, — подумала я в приливе счастья. — Не буду больше никогда на нее обижаться».
Радость, наполняющая меня пульсирующими толчками, напомнила мне сегодняшний сон. Он поистине был в руку, все сбылось: мы путешествуем, он рядом, я — счастлива от ожидания его пробуждения. Кстати, живому Алану, а не видению из сна, тоже пора было бы пробудиться. Ночь, море, яхта, мы одни, а он все еще стоит, не решаясь выбрать, куда ему сесть. Чтобы подтолкнуть его к правильному решению, я с гримасой боли положила ногу на кресло, стоявшее напротив меня. Ему оставалось сесть либо в дальний угол, либо рядом со мной на небольшой диванчик. «Надеюсь, он раскладывается», — практично подумала я. Судя по тому, как Алан нежно провел рукой по моим волосам, раскладывать диван не придется — просто не хватит времени. У меня внутри, кроме сумасшедше стучащего сердца, с сухим треском передвигаемого во рту языка, пульса, бьющегося внизу живота, тикал еще и будильник, отсчитывающий время, оставшееся до прибытия яхты в порт. От этого нагромождения звуков внутри я с трудом воспринимала сигналы внешнего мира. Уши мои заложило, мне казалось, что я погружаюсь в воду. Я смотрела, уже не украдкой, на губы Алана, которые шевелились, произнося какие-то слова, звучание которых и смысл до меня почти не доходили. В голове всплыли ахматовские строки «О если б знал ты, как мне нынче любы твои сухие розовые губы». Я не удержалась и произнесла их вслух по-русски. Алан вслушался в слова на чужом языке и спросил:
— Стихи?
— Ты угадал! — обрадовалась я и хотела что-то добавить.
Он посмотрел на меня, чуть нахмурившись, подняв с упреком брови. Я замолчала, а он заговорил вновь. Увлекшись своими чувствами, я совершенно упустила момент, когда Алан начал говорить мне о своих. А прислушавшись, не сразу уловила, что он мне хочет сказать, почему все время возвращает меня к вчерашнему разговору словами: «Помнишь, я тебе вчера говорил?». Ничего особенно интересного, относящегося к нашим отношениям, вчера не было сказано. Я отлично помнила, что мы рассуждали о фамильной чести и прочих весьма далеких от реальной жизни проблемах. «Почему так откладывается первый поцелуй?» — этот вопрос волновал меня сейчас больше всех теорий. От нетерпения я высунула кончик языка и, глядя ему в лицо, медленно облизала губы. Надо быть каменным, чтобы не понять этого призыва. По вдруг помутневшему его взгляду я поняла, что он «поплыл». Я чуть приоткрыла губы и откинулась назад. Он поднял руку, поднес ее к моему лицу и медленно большим пальцем провел по моим губам. Я с облегчением прикрыла глаза. Для меня этот жест значил многое. Во-первых, он давал понять, что я желанна, во-вторых, свидетельствовал, что Алан уверен в себе, как в мужчине, и в-третьих, гарантировал, что нам будет хорошо вместе — у нас было одинаковое представление о том, что дарит наслаждение, а это лучшая база для взаимоотношения полов в постели. Я немного успокоилась и вновь обрела способность слышать и понимать услышанное, тем более что Алан заговорил вновь. Я положила ему руку на плечо, как просьбу замолчать. Он нежно снял ее с своего плеча, поднес к губам и медленно, растягивая удовольствие, перецеловал каждую ямку между костяшками пальцев. Я вся потянулась к нему, отзываясь на эту сдержанную ласку, но он вернул мне мою руку и серьезно посмотрел мне в глаза. Видимо, он ждал ответа на какой-то вопрос, он меня о чем-то спрашивал — я панически начала соображать, что можно ответить на вопрос, который не слышала, чтобы не обидеть спросившего и не показаться полной дурочкой.
