Рут сделала вид, что ничего не заметила. Ей хотелось поговорить.
В тот вечер тишина в церкви наступила мгновенно, совершенная и безусловная тишина, будто он щелкнул пальцами и совершил чудо. А это что-нибудь да значит, раз он так может. И, видимо, с этой способностью связано и то, что сам он совсем не сознает ее, даже и не интересуется, словно он тут действительно ни при чем.
– Ну же, скажи мне, – теребила она его. – Ты должен рассказать, должен! Конечно, это что-то невидимое, но что-то точно было, что-то совершенно осязаемое.
Все так же в темноте Питер коснулся ее талии и повел рукой вниз – по округлому боку, спускаясь внутрь.
– Может быть, что-то по принципу отрицания, как via negativa? Когда пытаешься объяснить явление через то, чем оно не является? Предположим, это был не я.
Она лежала рядом, вслушиваясь в шум разыгравшейся за окном грозы. Из-за холмов время от времени доносились раскаты грома. Когда вспыхивала молния, на мгновение из темноты выступал ослепительно белый квадрат потолка, пугающе близкий, комната словно сжималась. И, как на фотографии с места преступления, в кадр попадали какие-то предметы: резной уголок прикроватной тумбочки, свисающая нитка бус, шерстяной свитер Питера – густо-серый, небрежно брошенный на стул. Крошечный страх тогда покалывал ее, словно ящеричка пробегала по коже.
– Как via negativa, – повторила она. – Что ж, возможно, и так. Раз ты так говоришь.
Она снова закрыла глаза, нащупала его руку, потянула на себя и поцеловала в ладонь.
В ту минуту она поняла – так ясно, как никогда не понимала прежде, – что однажды они расстанутся с Питером, и это произойдет не по ее воле и не по воле Питера.
Время текло, и, казалось, прошли часы, но когда она обернулась к входу в часовню, ожидая снова не увидеть там знакомой фигуры, тут же заметила силуэт в проеме: Питер стоял совершенно неподвижно.
Эд Макларен, он умер, пронеслось в голове. Грудь сдавило страхом.
Но Питер вдруг прошел мимо нее по проходу и обернулся, только когда оказался почти у алтаря.
Он стоял очень спокойно, но в его позе, скорее, не было ожидания. Подтянутый живот, лицо ничего не выражает. Плечи, пожалуй, стали еще чуть круглее.
Нет, все-таки что-то случилось. Рут подалась вперед, уцепившись руками за спинку стоявшей перед ней скамьи, и что было сил тщилась что-то разглядеть. Нет, все те же родные крупные черты, длинные ноги, мягкий живот. И – хоть с ее места, конечно, всего этого не видно, но она знала его тело наизусть – пушок за ушами, коричневые пятна на тыльной стороне ладоней, шрамы под коленками.
Казалось, Питер высматривает что-то, глядя поверх устремленных к нему мальчишечьих голов.
Обычно ребята мгновенно умолкали, стоило Питеру появиться вот так перед ними, но сегодня они продолжали болтать, будто и не видели его, будто она одна различала его.
Рут оглянулась. Двери в часовню оставались открытыми, обрамляя темно-синий сумрак. Ладони ее вдруг похолодели, и тот же неприятный холодок поднялся к локтям, стянул плечи и шею.
Она снова развернулась и попыталась поймать взгляд Питера, но сразу поняла, что он смотрит совсем не на нее… и даже не ищет ее здесь. Он стоял будто на отдалении от нее, от них всех. Вид у него был печальный, на лице застыло сочувственное выражение. Странно, как ей удалось это разглядеть с такого-то расстояния? Удалось, разглядела. Она знала это наверняка. Он отвернулся от нее, отвернулся от всех гостей и напряженно всматривался в полумрак за раскрытыми дверями, как будто ожидая там какого-то движения.
Рут прислонилась к спинке и попыталась унять охватившее ее головокружение.
Попыталась послать ему мысль. «Заставь их замолчать. Начинай говорить.»
Но Питер молчал, только не отрывая глаз смотрел в распахнутые двери.
Она кожей чувствовала, как опустел кампус, окружавший часовню, охватившую его тишину, чувствовала, что все его обитатели – невинные мальчишки и взрослые со своими сложными жизнями – собрались здесь, в часовне. Именно тогда Рут остро почувствовала, что ей нужна помощь – Господи, помилуй, слава Тебе, Господи, – именно тогда она глубже всего ощутила Его близость, словно Бог в это мгновение читал ее мысли и решил в эту минуту ее отчаяния укрепить ее веру в него. Да, она явственно почувствовала чье-то присутствие в этих белых стенах. Что-то или кто-то направлял ее сегодня весь день, весь вечер, подводил к этому переломному мгновению. Какая-то сила породила и выстроила все это ожидание, окружившее их теперь, – деревья, душистую траву, распростершуюся в темноте, звезды. Рут стало страшно.
Потом по скамье прокатилась какая-то волна – мальчики затеяли возню. Сидевший рядом юноша случайно ткнулся ей в плечо.
Повернул к ней смущенное лицо, щеки залились краской.
– Простите, – прошептал он.
Лицо его горело, и он метнул на ребят свирепый взгляд, полный ненависти.
В школе, конечно же, случались драки, особенно на спортивных соревнованиях. Вроде смотришь – полная идиллия: игроки разбежались по траве, а облачка в небе послушно выстроились милыми кроткими барашками. Но мгновение – и кто-то из мальчиков уже грозно рычит, размахивает палкой или кулаками. Игроки налетают друг на друга, сплетаются в куча-мала, к ним со всех ног несутся судьи. Все происходит так быстро, что Рут не успевает и вздохнуть. И вот сейчас, наблюдая за странным молчанием Питера, ей мерещится в мальчиках такая же угроза, внезапное нарастание такого же хаоса, который может взорваться.
Она почувствовала, что напряжение ползет по ее телу вниз, холодными пальцами перебирает все внутренности. Может быть, лучше встать? Пойти к нему на выручку?
Питер чуть наклонил голову. Она заметила, он всегда так делает, будто плохо слышит.
Гул голосов вокруг них усилился. Рут снова обернулась, но не увидела ничего, кроме квадрата чистого глубокого, сверкающего звездами ночного неба. Потом в проеме возникла фигура и тут же исчезла, пробираясь к другой части храма. И снова ничего, только небесный квадрат, молчание Питера и тревожное беспокойство мальчишек вокруг.
Питер знал, что вот-вот произойдет. Мальчики заполнили церковь, все пространство между ним и распахнутыми дверями, в квадратном проеме светился голубой сумрак. В прежние годы, когда все наконец усаживались по местам и заканчивали с чиханием, шмыганьем и покашливанием, зал накрывала звенящая тишина, наполненная чьим-то присутствием. И рядом с ним вся суетность человеческого разума, вся бесконечная череда сомнений, чаяний… все прекращалось, и в сознании воцарялась такая чистота, словно все мысли вихрем засосало в воронку. Но в этом и заключался парадокс: кажущаяся пустота оказывалась одновременно до краев полной, тебя переполняло острейшее, чуть ли не трансцендентальное чувство теснейшей связи с происходящим.
