И если Эллисон вдруг замкнется в себе или пойдет на попятную, он просто взорвется.
К тому времени как на столе появились заказанные закуски, Скотт решил, что выбор у него невелик. Либо плюнуть на все и отвезти Элли обратно домой, либо перевести разговор на какую-нибудь нейтральную тему, что позволит ей немного расслабиться, либо… попробовать соблазнить ее прямо здесь, чтобы она, завороженная и очарованная, согласилась подняться в номер сейчас, немедленно, не дожидаясь ужина. Язык у него был подвешен на совесть, и Скотт сам хорошо это знал. Он давно уже овладел искусством очаровывать, возбуждать желание, настолько острое, что женщина забывала обо всем. Полузакрыв глаза, он смотрел, как Элли смущенно ковыряется в тарелке, посредине которой высилась аппетитная горка тонко нарезанного черепашьего мяса, залитого густым соусом из шпината. Скотт подцепил на вилку тоненький ломтик мяса, окунул его в соус и положил в рот.
— М-м-м, — с удовольствием промычал он. И наставительным тоном добавил: — Видишь ли, некоторые вещи могут доставить удовольствие, только если ты позволишь себе наслаждаться ими. — Он потянулся к Эллисон с очередным кусочком мяса на вилке.
Элли слегка дернулась, потом покраснела и попыталась отобрать у него вилку.
— Ну уж нет… — Скотт моментально отодвинулся. — Ну-ка открой ротик… доверься мне.
Поколебавшись немного, Элли приоткрыла рот, и взгляды их встретились.
— Послушай, — понизив голос, проговорил Скотт, не отрывая взгляда от ее лица, — ты никогда не задумывалась, почему мужчины любят приглашать женщин поужинать? Ведь это не просто так…
Элли мгновенно покраснела.
— Знаю. Прости. Обычно я разговариваю за столом как любой нормальный человек. Просто сейчас я немного нервничаю, ну и…
Губы Скотта тронула легкая улыбка.
— Нет, я вовсе не об этом. То есть не о разговорах за столом. А о… предвкушении.
Глаза у нее расширились.
— Штука в том, — Скотт придвинулся к Эллисон, — что вот мы сейчас сидим с тобой за столом — хорошо одетые, воспитанные, интеллигентные люди, которые решили поужинать вместе, — улыбаемся, разговариваем, а в то же самое время я, дав простор воображению, мысленно представляю себе, что буду делать с тобой, когда мы поднимемся наверх.
Элли, вспыхнув до ушей, опустила глаза, уткнувшись в тарелку, и принялась изучать ее с таким пристальным вниманием, что Скотт даже испугался, как бы не задымилась столешница. Ладно, черт возьми, выругался он про себя, похоже, его замысел провалился. Вместо того чтобы очаровать ее, он добился совершенно противоположного результата — окончательно перепугал. Но если Эллисон намерена передумать и сбежать, так уж лучше пусть сделает это сейчас, а не когда они окажутся в постели.
Поставив локти на стол, Скотт задумчиво повертел в руках бокал с вином. Теперь он сидел так близко, что его губы оказались совсем близко от ее уха и он мог говорить почти шепотом.
— Э-э-э… у меня всегда было богатое воображение, — смешливо протянул он. — А хочешь, расскажу, о чем я сейчас думаю?
Элли не шелохнулась — только дыхание ее мгновенно участилось, а на щеках появилась легкая краска.
— Я думаю о том, какое наслаждение будет медленно стянуть с твоих плеч это черное платье, дюйм за дюймом обнажая твое прекрасное тело… знала бы ты, до какой степени мне не терпится узнать, что у тебя под ним. — Скотт отпил немного вина. — Готов поспорить, что у тебя там что-нибудь белое… девственно-невинное, с огромным количеством кружев и крохотным розовым бантиком, завязанным под грудью. Ну как — угадал?
Эллисон, побагровев от смущения, едва могла дышать. Взгляд ее по-прежнему не отрывался от стола. Что ж, похоже, это и есть ответ, которого он ждет, подумал Скотт. Все ясно… она явно к этому не готова.
Острое разочарование захлестнуло его. Проклятие! Наверное, лучше всего усадить ее в машину и отвезти домой, как только они покончат с ужином.
В этот момент губы Эллисон слабо шевельнулись, и она беззвучно прошептала что-то вроде «лаванда».
— Не понял, — переспросил Скотт. Честно говоря, он даже не был уверен, не почудилось ли ему это.
— Мое белье… не белое. — Элли подняла ресницы, и Скот увидел смятение в ее глазах. — Оно цвета лаванды… с черными кружевами…
Скотт внезапно почувствовал себя так, словно его ударили в солнечное сплетение. Острое желание скрутило его, когда он меньше всего этого ожидал.
— Какое оно? Опиши, — негромко попросил он. Эллисон прерывисто вздохнула — как будто всхлипнула.
— Бюстгальтер… почти целиком кружевной, с узкой полоской атласа. Я всегда любила… — Она замялась.
— Да? — нетерпеливо переспросил Скотт.
Вместо ответа Элли схватила со стола бокал вина и сделала большой глоток.
— Мне всегда нравилось чувствовать, как атлас ласкает обнаженную кожу. Он такой же нежный и соблазнительный, как… как сам грех.
Скотт смущенно поерзал на стуле, изо всех сил стараясь скрыть овладевшее им возбуждение, и мысленно представил себе, как коснется гладкого, упругого атласа, и едва не застонал.
— А твои трусики… они тоже атласные? Элли смущенно кивнула.
— Высоко вырезанные на бедрах. И с кружевными вставками по бокам.
«Святители небесные, спасите!» Опустив глаза, Скотт несколько раз глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки. Он едва сдерживался, чтобы не схватить Элли в охапку и не овладеть ею тут же, на полу. Он даже не ожидал, что возбудится до такой степени. Это слегка озадачило его — сколько он мог помнить, еще не было случая, чтобы он так отчаянно желал какую-то женщину. Никогда.
— Ты всегда носишь такое сексуальное белье?
— Нет. — Эллисон глотнула, и ее нежное горло слегка задвигалось. — Обычно я ношу самое обычное, белое хлопковое. Но тут как-то раз случайно увидела этот комплект на витрине одного магазина и просто влюбилась в него, сама не знаю почему. Но я еще ни разу не надевала его…
«До сегодняшнего дня». Она не договорила, однако Скотт догадался, и фраза эта как будто повисла в воздухе, до дрожи пугая его. Да, предчувствие не обмануло его — во многих отношениях Эллисон действительно оказалась совершенно невинной, как он и предполагал, однако в ней чувствовалась скрытая страстность, которую Элли старательно подавляла в себе и которая требовала выхода. Скотт разрывался на части — с одной стороны, он хотел бы посадить ее под стеклянный колпак, чтобы ничто низменное не смогло причинить ей боль… а с другой — сделать все, чтобы помочь ей воплотить в жизнь все ее самые безумные, неистовые и страстные мечты — даже те, в которых она боялась признаваться самой себе.
