И что самое охренительное — я его узнаю.
Кажется, я зря похоронил надежду, что сегодня не получу на Ирину компромата.
Уже получил!
Глава 14. Ирия
Три минуты.
Он в своем уме вообще? Как в моем состоянии можно подождать три минуты? Я скоро буду зубами глотки рвать, лишь бы глотнуть свежей крови, а он мне «три минуты»…
Придушила бы.
Кажется, Проша реально нарывается, чтобы получить как можно больше сегодня. Ну, а как иначе объяснить, что он не вырубил свой чертов служебный телефон, если не хотел нарваться? Ведь знает же — я ненавижу, когда прерывают сессию. И не запрещу ему ответить на звонок, коль ему надо.
Одно только прощение — он действительно выдержит мой гнев. Он и вправду примет все, что я ему дам.
Я сижу в кресле напротив двери, наматывая и снова разматывая на запястье ремень. Плотный, тяжелый, кожаный ремень. Я уже пальцами изучила каждый дюйм, каждую дырочку для ременного шпенька.
Темно.
Очень темно на моей душе.
Темно. Больно. Яростно.
Гнев шумит в ушах, в поисках пути для освобождения. Господи, Проша, ну где ты там шляешься?
Дверь приоткрывается, будто Проша услышал мои мысли, и в неё проскальзывает…
Нет, не Проша. Нижний, в черной маске с открытым ртом и подбородком. Без рубашки. А ничего так плечики, красивые… И брючки хорошо сидят на подтянутых ягодицах. Повезло кому-то.
— Мальчик, ты ошибся номером, — замечаю я, хлопая ремнем по ладони, — твоя хозяйка ждет тебя где-то в другом месте.
— О нет, — развязно откликается раб… голосом Верещагина, — я попал куда надо, Ирина Александровна.
Что за?…
Антон, пока я соображаю, успевает захлопнуть дверь и провернуть ключ, торчащий в замке.
И даже более того — выдернуть ключ из замочной скважины.
— Скучала по мне? — нагло улыбается он. Точно он! Его чертов подбородок, его родинка у губы, его чертова щетина. И его кобелиные глаза!
Господи, какая же скотина. Все-таки это он за мной следил, водитель не ошибся! И в клуб пролез, желая нагадить в каждом уголке моей жизни, не оставить ни единого чистого, нетронутого места.
Я оказываюсь на ногах быстрее, чем мне приходит на ум хоть одно объяснение. Ремень в руках? Отлично — пригодится. Больше я не буду слушать его чушь про «ходить на коленях». Сейчас я буду собой до конца.
Дело чистой техники — захватить ремнем шею этого мудака и затянуть в петлю.
Дело сосредоточенной ярости — одним резким рывком швырнуть этого козла на колени. Снова.
О боже, какой же это кайф — смотреть на него сверху вниз…
— Что ты тут забыл? — рычу я на пределе чистой злости, прямо в лицо Верещагину. — Что тебе надо, урод?
У него расширенные зрачки. Он даже не моргает. Просто смотрит на меня во все глаза, чуть приоткрыв сухие губы, как…
Да нет, не может этого быть…
— Ты, — шепчет Верещагин едва слышно, — мне нужна ты.
— Нет! — от ярости у меня уже звенит в ушах. — Открой уши, щенок, потому что я повторять не буду. Нет! И всегда будет «нет», что бы ты ни сделал. Даже если ты останешься последним мужчиной в этом мире. Проваливай, или…
— Ну, нет, — тут уже взрывается Верещагин, — никуда я не уйду.
— Уйдешь, — господи, дай мне сил, — ключ, сюда, немедленно!
— Какой ключ? — скалится Верещагин. — А, этот ключ? — он раскрывает сжатую в кулак ладонь. — А ты найди его.
И швыряет ключ куда-то в подушки постели. Господи, где ты взял этого ублюдка? Ты из этого количества дерьма мог семерых ублюдков слепить, но решил не делить, да? Решил создать шедевр?
Пощечина прилетает Верещагину — его, заветная, заслуженная. Тяжелая настолько, что у него аж голова дергается. От всей души отвесила. Боже, на долю секунду мне даже чуть-чуть просветлело. Не долго думая я добавляю и еще одну. Для симметрии.
Да!
В груди растекается такой восхитительный сладкий жар. Я сделала больно ему! Не кому-нибудь. Ему! И пусть он сейчас начинает рычать, пусть мстит потом сколько хочет. Мне плевать. Оно того стоило.
Одно только плохо.
Мне мало.
От греха подальше я шагаю прочь. Подальше от него, от моего чертового проклятия, которому мне очень хочется сделать еще больнее. С которым мне совсем не хочется больше церемониться.
Сорваться бы. Связать его потуже и взяться за ремень покрече…
Ох…
Чтобы отвлечься — наклоняюсь к подушкам на кровати, в поисках ключа. Не знаю почему, но тут всегда черные свежие простыни. Хотя между мной и Прошей только порки и служение, но ощущение, что тут всегда готовы к тому, что мы возьмем и все-таки переспим. Будто это возможно.
— Нет, ну какого хрена, — Верещагин толкает меня в спину, заставляя упасть на кровать. Я успеваю перевернуться, но не успеваю избежать того, что он наваливается на меня всей своей чертовой тушей.
— Что тебе нужно? — горячие губы впиваются мне в шею, ладонь жадно сжимает бедро. — Ира, что? Ну скажи же.
— Чтоб ты сдох, можно? — Одно мое движение коленом, и Веращагин охает и слабеет. То-то же!
Ему больно. Вот только мне ничуть не лучше. Дальше — только еще больнее, только больше ядовитой кислоты проникает в кровь.
Неуемный гад — сгребает меня за запястье, дергает к себе. Еще чуть-чуть, и я уже начну его калечить.
— Чем он лучше? — шипит Верещагин мне в лицо. — Чем твой Зарецкий лучше меня? Что, депутат круче босса, ну, скажи? В этом дело? Пороть депутата тебе интереснее?
Он узнал.
Узнал Прошу.
Господи, этот кретин опять вышел в коридор без маски? Нет, я все понимаю, приват на то и приват, что сюда кого попало не пускают, но…
Но это я не сказала ему про намордник. А должна была. Я надела на него ошейник. Я отвечала за ситуацию!
Еще пару секунд назад я не осознавала себя от ярости, а сейчас — в душе только тишина. Мертвая.
Верещагин вскрыл Прошу. Того самого, которому вообще не нужна никакая огласка его увлечений. Это же только кажется, что в нашем мире все можно, а расскажи, что ты любишь ходить на четвереньках в конской упряжи и лизать языком ноги Госпожи — сожрут с потрохами, сделай карьере молодого, перспективного депутата ручкой. И это сделают твои же коллеги, которые вообще-то могут иметь схожие увлечения.
И… Что дальше?
Сижу, смотрю в глаза Антона. Мы как-то одновременно замерли, глядя друг на друга и тяжело дыша. И Антон смотрит на меня цепко, зачарованно, как…
Ну, нет, я же говорю, мне кажется! Я просто настроилась на сессию вот и мерещится в каждом мужике взгляд раба.
— Шантажировать будешь? — уточняю насмешливо.
— Буду. — Отрывисто бросает мудак. — Есть чем, не находишь? И на этот раз — кому нужны мои доказательства? Одна сплетня в прессу и…
Договаривать не нужно. Дай журналистам повод, и они будут выслеживать Прохора Зарецкого до победного конца. И ему — придется завязывать. И как-то объясняться с женой и доказывать, что Тематический клуб и бордель — это разные вещи.
— И чего ты хочешь? — тихо спрашиваю я.
Если я снова услышу «тебя» — я заставлю этого урода сожрать язык. Просто открою дверь, ткну в него пальцем и скажу: «Проша, он тебя хочет сдать. Жене, прессе и прочим всем».
И отсюда Верещагина вынесут уже вперед ногами. Ведь то, что Проша — мазохист отнюдь не значит, что по жизни он ватный терпила. Такие не становятся лидерами партии. А он — стал.
— Завяжи с ним, — отвечает Антон, глядя на меня все тем же неотрывающимся взглядом, — с ним и с другими… твоими…
Он не договаривает слово «клиентами», оно будто звучит само по себе. Сколько он успел обо мне узнать, однако… И ведь пролез в «Тресс». Я ведь знаю Тамару, она просто так никого сюда не пустит. Чем он её убедил? Купил? Ушлая скотина, иначе и не скажешь.
Я хмыкаю раньше, чем успеваю придумать матерный посыл. А вот и веселье — такое же сильное, безудержное, как и прочие мои эмоции сейчас, накатывает на меня, заставляя расхохотаться.
Нет, наглость — второе счастье, конечно, но у Антона Верещагина — она и первое, и третье, и компот — тоже.
