змеей, купленной у какого-то живодера.
– Сестру нашла? – заржал тогда папуля.
– Ага, там твои родственники остались – кабан и обезьяна, будешь выкупать? – не осталась в долгу маман.
В общем, гармоничная они пара, никак не могу привыкнуть, что наша семья рушится. Надо что-то делать. Из раздумий меня вывел телефонный звонок. «Ага, легка на помине. Ну, сейчас ты у меня получишь!» – завела я себя, увидев отразившееся на дисплее Катькино имя.
Я вообще-то спокойная, тихая и покладистая. И все вокруг это знают и постоянно этим пользуются. Но так же близкие мне люди знают, что будить во мне зверя себе дороже. Потому что если он просыпается, то утискать его спать обратно очень трудно, ну или почти невозможно.
– Я с предательницами и шалавами не разговариваю, – зарычала в трубку, чувствуя, как с моих клыков капает ядовитая слюна.
– Ты чего? – обиженно поинтересовалась Катюха. – Меня аж ветром из трубки обдало, как в мультике. Что я сделала-то? Ощущение такое, что я у тебя мужика увела…
Нет, надо же нахалка какая! Издевается еще! А я ее подругой считала!
– Тебе не стыдно мужика из семьи уводить? Курва ты! – уже спокойнее спросила ее.
– А тебе-то какая печаль? – поинтересовалась прелюбодейка, заставив меня задохнуться от ярости и наглости.
– Как это какая? – ошалела я. – Ты ж моим отцом трахаешься!
– Дура, да?! – теперь уже орала Катька, а я изумленно слушала. – Это же почти инцест. Да дядя Паша мне как отец. Я тебя убью, вот приеду и приколочу к стене гвоздями! – пообещала она и отключилась.
– С кем разговариваешь? – нарисовалась на пороге мамуля, жуя яблоко. Я застонала, увидев на ее ногах проклятые туфлишки, которые раньше не заметила по своей вечной невнимательности.
– Мама, мать твою, – простонала я, не сводя глаз с ее ног, – я думала, что отец сошел с ума, а теперь вижу, что у нас это семейное. Вы больше не разводитесь?
– Почему это? Я подала на развод. Не желаю больше иметь ничего общего с этим извращенцем. Надо же, что удумал, заставляет меня заниматься с ним сексом, только обувшись в эти идиотские баретки. Хотя, надо заметить, они невероятно удобны.
– Вы что, все еще сексом занимаетесь? – опешила я.
Я думала, что динозавры не сношаются, а тут такое откровение. Боже мой, я прозрела.
– Ты чего, мне всего тридцать восемь! Конечно, у меня есть потребности, – надула губки мамуля.
– Мама, – закатила я глаза, – что ты врешь, тебе давно не тридцать восемь!
– Ну хорошо – сорок.
– Мама, мне двадцать пять! Если ты умеешь считать, то это означает одно: ты, рожая меня, была малолеткой, а это, между прочим, просто отвратительно! – ехидно ухмыльнувшись, сказала я, наблюдая, как дергается щека родительницы.
– Ты, раз такая умная, сама и посчитай, – нервно хмыкнула она, зло отшвырнув от себя недоеденный плод, который сбил тершегося у наших ног найденыша, словно кеглю, и откатился под кровать, откуда тут же донеслось утробное чавканье.
«Это, верно, кости гложет красногубый вурдалак», – пронеслась в голове дурацкая фраза. Надо же, откуда только появляются в моей голове все эти дебильные мысли, когда надо думать совсем о другом? Например, как не пасть смертью храбрых от рук любимой подруги, несправедливо мной обиженной, и вправить мозги под старость лет сошедшим с ума родителям. Хотя, если подумать, матери всего сорок пять, а отец в свои пятьдесят выглядит, как мачо с картинки, правда, у него недостает нескольких зубов, но это лишь придает ему еще больше шарма. Поклонницы визжат и гроздями вешаются ему на шею. Да и как тут устоишь?
– Туфли эти дурацкие, – ныла в это время мама, – придумал какой-то модельер специально для ночных фей. Ну ты понимаешь, о чем я. Так вот, представь, кем меня твой папуля считает.
– Нет, мам, ну что ты, папа тебя уважает, – завела я.
– В таком случае он представляет себе какую-нибудь заморскую проститутку, – вызверилась родительница, широко раздув ноздри. – Хрен редьки не слаще. У тебя переночую. И ради бога, нужно дать имя этому несчастному и начинать его воспитывать, иначе он тут все зассыт, – показала она глазами на котенка, старательно метившего территорию.
Блин, сегодня точно покоя не жди, потому что Алиса Моон привыкла к комфорту, требует постоянного внимания и капризна до неприличия.
Катька кстати, так и не приехала. Я позвонила ей вечером в перерыве между массажем, который моя любимая мамуля заставила меня ей сделать, и проветриванием комнат от ее вонючих сигарет.
– Ты чего не явилась? – спросила я шепотом.
– Обиделась, – радостно откликнулась Катька, а я услышала на фоне мужской голос.
Вот ведь овца. «Нас на бабу променял», – как сказал бы мой папа. Ну точно, с Палычем у нее шуры-муры – его гнусавый голос можно узнать из тысячи.
…Заснула я уже под утро, чувствуя, как копошится в моих волосах маленький котенок, явно устраивая из них себе гнездо. А мы с мамой его назвали Гимлером, потому что есть в нем что-то непостижимо арийское. Может быть, его белизна вкупе с синими не кошачьими глазищами…
Глава 20. День шестой. Лучше бы я вчера умерла
Мне снилось море. Теплые волны, почти горячие, накрывающие с головой мою хорошо постройневшую тушку. Даже купальник – бикини – не впивался в мои целлюлитные бока, оставляя на них уродливые бордовые полосы. Очередная волна окатила волосы, и в нос проник отвратительный аромат кошачьей мочи, от которого я и проснулась.
– Сволочь! – заорала, выковыривая из шевелюры сопротивлявшегося Гимлера.
Правильно мы его окрестили. Фашист он и есть фашист.
Мамы уже не было. О ней напоминала лишь стопка блинов, оставленная на кухонном столе и порядком ополовиненная наглой Марусей, с которой мне пришлось вступить в битву, проходя мимо кухни. Псина обиделась, лишившись вкусняшки, и гордо удалилась, покачивая объемной филейной частью своего тела. Точно, сейчас стоит мне скрыться в ванной, вернется и дожрет, ничего мне не оставит.
Убрав блины на холодильник, я пошла отмывать голову от кошачьих ссак, но дойти не успела. Телефон зазвонил резко, и я, вздохнув, остановилась. Точно, денек сегодня будет жарким. Я уставилась на дисплей, на котором высветилось «Завьялов», и, выждав еще несколько гудков, чтоб не думал, что я только и делаю, что жду его звонка, сняла трубку.
– Юлия Павловна, – ах какой голос! Бархатный, с едва заметной хрипотцой, как говорит мама, я б ему отдалась. Говорить мне, правда, не хотелось, было откровенно стыдно за вчерашнее, но врожденная вредность взяла верх над стыдом и разумом.
– Мы, кажется, уже разобрались с моим именем, – зловредно
