входа, не мешая бешеному потоку людей. Помолчали. А потом прозвучал тяжелый вздох и осторожное:
— И как?
Девушка пожала плечами. А как могло быть? Как, вообще, дочь может говорить на эту тему с отцом и матерью? Ужасно. Как ещё!
— Всё прошло без комментариев. Я настояла.
— Блин, Ева! — отчаянно и устало. — Ева…
Злость, обида и боль, плескавшиеся в ней эти годы, да еще и подкрепленные недавними событиями и одним конкретным мальчиком, вдруг зафонтанировали бурной речью:
— Что? Ну, что? Смотри на меня! Кому я нужна? Кому? Чего мне сидеть и ждать? А главное — зачем?
— Ты несправедлива к себе…
— Это ты слишком добра ко мне, потому что моя подруга! Давай по-честному. Ни красоты, ни несметных богатств, ни шарма. Никто из нас так и не понял, как на меня «клюнул» такой потрясающий Карен, пока всё не стало очевидным. Короче… Я хочу ребенка. Без ненужного приложения в виде «сильного» пола рядом…
— Ева, — Тома тронула её за руку, обеспокоенно покусывая губы, — успокойся. Для начала хотя бы разберись с действующим браком.
— Каким образом? Ты же знаешь… Господи, Тома, ну хотя бы ты…
— Я попрошу Вардгеса помочь тебе. Хороший юрист, связи…
— Не смей впутывать его в это грязное белье!
— А что ты предлагаешь? Оставаться в стороне? Пусть пройдет ещё три года?..
— Предлагаю быть рядом и просто поддержать, — уже без эмоций выдала девушка.
Тамара приобняла её за плечи.
— Хорошо. Больше ни слова не скажу поперек. Только обещай подумать еще немного?
На это Ева лишь отстраненно кивнула.
Как-то мигом очнулась и стала озираться по сторонам, поняв вдруг, где находится и что именно обсуждает. Поморщилась, негодуя из-за собственной импульсивности. Взяла подругу под руку и вошла с ней в здание метро.
О том, почему она умолчала о вернувшемся Карене, подумает дома.
О том, что так и не рассказала о Руслане, и вовсе думать не хочется…
* * *
Ева не понимала, как люди утверждают, что дни тянутся. По её собственному убеждению и наблюдениям, они пролетают, оставляя за собой лишь тусклый след от яркой вспышки. Январь подошел к концу очень незаметно. И первая декада февраля — тоже. Вне работы она проводила время с Томой, помогая той подготовиться к свадьбе. Пусть на дворе и двадцать первый век, но некоторые адаты неискоренимы во многих семьях. Так и родители Тамары зациклились на приданном дочери, не принимая аргумент, что жених в разы…сотни раз богаче, и эта внешняя формальность ему не нужна. Но те настояли, что хотя бы эта часть с их стороны должна соблюдаться. И теперь хождение по разнопрофильным магазинам — каждодневный бич девушек.
Посуда, мебель, текстиль, одежда…
Голова кругом. У человека там полностью обустроенная квартира, зачем заставлять что-то менять? Но, черт, спорить со старшим поколением себе дороже… Пробовали, знают.
Пожалуй, этой свадьбы Ева ждала больше самой Томы. Чтобы попросту закончить режим белки в колесе. Хорошо, хоть помолвка была простой и без излишеств, а то и до Нового года не дожили бы в таком бешеном темпе. И когда на горизонте замаячил девичник, психологически стало легче.
Этим мероприятием занималась подружка невесты, что закономерно. Ею была двоюродная сестра Томы. Девочка постаралась на славу. Приличный караоке, красиво украшенный уголок, фата и цветочный браслет каждой присутствующей, тематический торт. Праздник для глаз, в общем. И не только.
Пели они с отчаянием, будто через неделю не на свадьбу идут, а провожают Тамару в последний путь. Песни Аллегровой превалировали, причем, на повторе были «Все мы бабы стервы» и «Гуляй, шальная императрица». Зал был полупуст, поскольку и день рабочий, и время пока детское. Поэтому очередь очень быстро доходила до них по новому кругу.
Ева наслаждалась. На душе было спокойно и легко. Сегодня она позволила себе расслабиться и не думать о своих глобальных проблемах. Это день Томы. А Тома заслуживает, чтобы за неё радовались искренне и с размахом.
Разговоры лились, как и положено — с хихиканьем, смехом, хохотом. По нарастающей. По-девичьи. Особенно в моменты, когда невеста с напускной серьезностью звонила жениху проверять, насколько хорошо он себя ведет на мальчишнике.
Посетителей стало чуть больше. Микрофоны добирались до них теперь реже. А композиции выбирались тщательнее.
— А спой нам Колинза, Ев? — примостилась у неё на плече виновница торжества. — Мою любимую.
Как откажешь? Лучшая подруга с тоской в глазах, будто по-настоящему прощаясь с нынешней жизнью, говорила тихо и ностальгировала. Было время, они устраивали друг для друга концерты, мечтая петь в одной группе. Даже в музыкальную школу пошли лишь по этой причине. Правда, Тома вскоре бросила, потеряв интерес и злобно возненавидев уроки сольфеджио. А вот Ева доучилась. И хор был любимой частью обучения
Выбор был сделан. Озвучен. И через три столика очередь дошла до них. Знаменитая песня, взорвавшая мир еще до рождения многих за их столом, вызывала мурашки. И Ева пела. Мягко брала ноты, глядя на экран:
— Oh Lord, there must be something you can say[1]…
Наверное, это было её единственным врожденным достоинством — голос. По крайней мере, девушка не стыдилась петь на школьных вечерах и даже пару раз в студенчестве. Было приятно, когда хвалили, чего уж скрывать. И сейчас, отдавая микрофон, она улыбалась работнику заведения, одарившему её комплиментом.
— Спасибо, — Тома чмокнула её в щеку, на что в ответ Ева просто сжала руку подруги.
Сложно сказать, что конкретно заставило девушку спустя минут десять вслушаться в мужское пение. Не первый раз за последние несколько часов в зале звучали красивые тембры и чистые ноты вперемешку с бездарным выкрикиванием. Но от сиюминутно исполняемой песни хотелось беспричинно улыбаться. Легкая, задорная, необременительная.
«Всё это происходит бесконечно много дней.
Она опять уходит, я опять иду за ней.
Её черты ищу в толпе глазами.
На ней помешан, обездвижен, ею ранен.
И если вдруг она моей не станет,
Наверно сердце даже биться перестанет.
Пускай меня пока она не замечает.
Но всё изменится, когда она узнает»[2].
Любопытство взяло верх. Ева отыскала источник звука почти в другом конце помещения.
И резко отвернулась в ту же секунду.
Со свистом втянула воздух в поисках успокоения взбесившегося пульса. Ведь и живут не в маленьком городе. Чего ж так упорно сталкивает их лбами эта странная жизнь? И зачем он её дразнит, вкладывая в строки смысл, известный им двоим?
Хорошо, что никто не заметил её реакции.
А Ева позорно стушевалась, поглядывая на часы. Уйдут они нескоро. И теперь она будет сидеть на иголках, боясь казусов в
