— Я думал, что это общее мнение.
— Нет, — сказала она, придвигаясь к нему, — не общее. Я хочу вас видеть… как в ту ночь. Очень хочу.
— А если я откажусь?
— Если вы откажетесь, — произносит Диана почти задумчиво, — о… вы не долго будете отказываться. Вы совсем не дурак!
— Дурак-не дурак, — продолжает Сильвэн сухим тоном, — я тебя предупредил. Я не собираюсь…
И он обрывает себя, боясь слов, которые чуть было не произнес.
Он слышит смех Дианы. Она скользнула на его сиденье, чтобы быть к нему еще ближе.
— …вы не собираетесь снова заниматься со мной любовью, — говорит она, — потому что в тот раз вам это очень понравилось, а теперь вы струхнули!.. Так ведь, а? И вас средь бела дня трясет от страха! Потому что вы мне в отцы годитесь, как вы говорите, и что все это, естественно, низзя! От смелости-то вы не умрете, а? И вы сейчас мне еще скажете, что женаты, что любите вашу жену, трали-вали…
— Это правда, — подтверждает Сильвэн. — Я люблю Каролину.
Диана подскочила на сиденье.
— Неправда! — кричит она. — Когда кого-нибудь любят, с другими не спят!
— Ну не станешь же ты утверждать, что я тебя изнасиловал!
В порыве бешенства Диана вспрыгивает на колени. Хватает Сильвэна за рукав и тянет так, словно хочет разорвать.
— Не изнасиловали? Не изнасиловали? Да никто вам не поверит! Я к вам пришла, потому что мне было страшно… Я бы пришла так к… к родителям… и вы дали мне лечь в вашу постель… Вы ведь дали мне лечь, а? Иначе бы вы меня выкинули!.. Вы ведь сильнее меня, а? Вы были очень рады, что я у вас в постели! А потом…
— Да-да, — говорит Сильвэн, — послушаем! А потом?
— Потом, — продолжает Диана, — вы мне сделали больно! Я никогда раньше не занималась любовью! Вы пустили мне кровь и все такое! Что, не правда?
Сильвэн хватает ее за плечи и встряхивает.
— И что, тебе это не понравилось, мерзкая потаскушка? Ты смеешь это говорить? Ты смеешь говорить, что не ты все сделала для того, чтобы это случилось?
Она явно довольна тем, что привела его в ярость. Руки Сильвэна стискивают ее плечи, но она не пытается освободиться. Она дает себя трясти и улыбается, закрыв глаза, полуоткрыв губы.
— Да, понравилось, — прошептала она. — И вам тоже. И я хочу еще. Вот.
Сильвэн грубо отбрасывает ее на спинку сиденья. Отводит глаза. На скулах у его играют желваки. Он делает глубокий вдох, сжимает руль так, что чуть не лопается кожа на суставах пальцев.
— Мне нет! — говорит он.
— Я вам не верю, — не соглашается Диана.
И кладет ему голову на руку, наискось свернувшись калачиком на сиденье.
— Ты это, это хотела мне сказать? — спрашивает Сильвэн глухим голосом. — Что хочешь еще?
— Хочу!
— Больше ничего?
— Больше ничего.
Итак, она не беременна. Сильвэн чувствует такое облегчение, что расслабляется, смягчается. Он берет Диану за руку и говорит с ней шепотом, уткнувшись губами в волосы. Запах лимонного одеколона поднимается к нему, кружит голову.
— Послушай, — начинает он, — даже если бы мне тоже хотелось… ты прекрасно знаешь, что это невозможно.
Диана поднимается и произносит пылко:
— Если бы я была старая, если б мне было двадцать лет, то было бы возможно, правда?
— Нет, — твердо отвечает Сильвэн. — Даже если бы ты была еще более старой, если бы тебе было… не знаю, двадцать пять лет, это все-таки было бы невозможно. Да, я женат, Диана! Да, у меня дети, тебе ровесники! И жена, которую я люблю, и работа, которая для меня очень важна! То, что случилось — и по твоей вине, — это исключение, должно быть исключением, понимаешь?
— Я не хочу причинять вам неприятности, — говорит Диана, — но мы могли бы видеться… время от времени.
— Да где, черт возьми? — взрывается Сильвэн. — Где это видеться? У меня? Пока Каролины нет дома? Когда дети и служанка отвернутся? Ты что, с ума сошла! Почему не у твоих родителей, раз уж такое дело!
— Мы могли бы встречаться в тайном месте, — настаивает Диана. — У каждого будет ключ, и никто не узнает…
Сознавая, что вступил на скользкий путь, Сильвэн молчит.
— Вы могли бы, — продолжает Диана, — подыскать квартиру, снять комнату. Мы бы встречались время от времени… днем…
— И что дальше?
— И все!
Диана резко встает, открывает дверцу, болтает ногами снаружи, выпрыгивает из машины. Затем заглядывает внутрь, упирается ладонями в сиденье, с которого только что встала, и, опустив голову, не глядя на Сильвэна, неподвижно сидящего за рулем, говорит:
— Делайте, как я хочу! А то…
— А то?
— А то я скажу родителям, что вы делаете с маленькими девочками, которые приходят к вам ночевать! И Каролине! И всем!
И она с размаху захлопывает дверцу.
Сильвэн ошеломлен. В зеркало ему видно, как Диана стремглав бежит через бульвар, наперерез машинам, которые судорожно тормозят, чтобы ее не сбить. Он видит, как она исчезает на углу улицы Бабилон.
* * *
В возрасте глупостей, в конце отрочества, нет девушки, у которой не было бы «лучшей подруги», от кого ничего не скрывают, — внимательной слушательницы, ровесницы, с кем можно делить безумный смех и слезы, радости и возмущение. Ее всюду таскают за собой, ею угрожают, без нее не могут обойтись. Она приходит на смену плюшевому мишке из раннего детства. Она посредница между родителями, братьями и сестрами, которым нельзя сказать всего, и остальным — бесчисленным чужакам — из мира слишком большого, чтобы не вызывать тревоги.
Эта лучшая подруга — наперсница, свита, подчиненная во всех отношениях, иногда пугало, в лучшем случае — помощник. Она внимательная слушательница, сообщница и советчица. Она та, кем Эвнона была для Федры или Феница для Береники. Податливая, терпеливая, немного мазохистка, скромница, она может, при случае, служить громоотводом, успокоительным. Непременно безотказна. Ее покорность и способность восхищаться руководят при ее выборах, но могут также и решить вопрос о ее отставке. Дело в том, что под восхищением часто таится черная зависть, которая, если ее подогреть, может превратить лучшую подругу в самого сердечного врага; восставшая рабыня начинает требовать для себя наконец лучшей доли и проявляет по отношению к той, кто вчера ею помыкала, черное предательство. Вот почему лучшие подруги часто не вечны.
Диана Ларшан за три года лицея уже использовала по меньшей мере двух лучших подруг. Корина Перру — третья. Гораздо больший ребенок, чем Диана, хотя они ровесницы, Корина еле дышит от восторга при виде Дианы, такой красивой и к тому же одной из лучших учениц в их седьмом классе.
Родители Корины развелись. Она очень мало знала своего отца, который ушел, не оставив адреса, когда она была совсем маленькой. Она живет одна с матерью, бухгалтером в одной импортно-экспортной компании. Они живут в крошечной квартирке в самой демократичной части улицы Сен-Доминик. Корина спит в узкой спаленке, похожей на стенной шкаф, а ее мать по вечерам разбирает раскладушку в комнате, которую она называет салоном. Ничего похожего на просторную двухэтажную квартиру Ларшанов на авеню Сегюр. Но Корине незнакома зависть, и когда Диана приглашает ее в гости, она и не думает сравнивать роскошь, в которой живут Ларшаны, с неприглядной жизнью в доме ее матери, вечно озабоченной тем, как бы к трем грошам прибавить еще один, отчего непременно портится характер. Мать Корины, постоянно стонущая, наглотавшаяся транквилизаторов, подверженная депрессии и паранойе, одержима идеей о преуспеянии дочери, которой повторяет с тех пор, как только произвела ее на свет, что женщины — извечные жертвы мужчин, сплошь эгоистов и подлецов, думающих только о том, как попользоваться ими для своего удовольствия и бросить без средств. «…Посмотри на твоего отца!» Когда она возвращается по вечерам с работы, у нее нет сил стоять. У нее все время болит то тут, то там. Она хнычет по поводу и без, и волнистые морщины у нее на лбу содрогаются. Мать донимает Корину рассказами про работу, о таком или сяком, кто ее не выносит и наверняка скоро устроит так, чтобы ее выбросили на улицу… «И что тогда с нами будет?» Она может воспрянуть духом, лишь чтобы внимательно изучить дневник Корины, и всегда готова устроить скандал из-за низкой оценки. Мать хочет устроить ей будущее, в котором, по ее мнению, основополагающей составной частью является материальная обеспеченность. Желает видеть свою дочь дипломированной государственной служащей, чтобы та, как она говорит, обеспечила себе жизнь без тревог до самой пенсии. Корина плевать хотела на свою пенсию, и будущее ее вовсе не волнует, но она остерегается вякать по этому поводу, чтобы не вызвать у матери истерику со слезами, которые подрывают ее здоровье. У ее матери нет ничего общего с улыбчивой, спокойной мадам Ларшан, матерью Дианы, педиатром. Может быть, из-за профессии у нее такой ласковый голос и эта улыбка. Привыкла обращаться с младенцами, с малышами, которых нельзя пугать. Корина обожает квартиру в пастельных тонах на авеню Сегюр. Ее завораживает количество комнат, спален, где никто не спит, внушительный письменный стол отца Дианы, большая ванная комната с выдолбленной в полу ванной, как бассейн, просторная кухня из дерева и полированной стали. Ей нравится широкий коридор, такой длинный, что в нем можно заблудиться, такой длинный, что Диана, когда была маленькая, научилась там кататься на велосипеде. Ей нравятся большие камины из белого мрамора с опорами в виде львиных лап, толстые паласы, ковры, скрадывающие шум шагов, тяжелый шелк двойных гардин, глубокие пузатые канапе, большой рояль с такими белыми клавишами. Ей нравится мирная атмосфера в этой упорядоченной, изысканной квартире, и радостные ароматы, носящиеся между стен: отголоски дерева, запах кожи, амбры, кофе, с подозрением на лимонную ваниль. Эта квартира для нее — тихая гавань. Она набирается в ней сил и радости каждый раз, как приходит сюда с Дианой, чьей сестрой ей так бы хотелось быть. Она уже немного ей сестра, так как старается походить на нее, копируя ее манеру причесываться, интонации ее голоса, ее жесты.
