Он стоял у окна, глядя на Капитолий, когда вошла Пич. Ее свежий вид, как у только что сорванного персика, разозлил его еще больше.
— Доброе утро, — через силу произнес он, пока Пич оглядывалась вокруг.
— Я и забыла, как красив этот кабинет, — пробормотала она.
— Вы давно здесь не были. — Он произнес эти слова так, чтобы они звучали упреком.
— Отец предпочитал не смешивать общественную жизнь с личной. К несчастью, в последние два года это не слишком получалось, — спокойно ответила Пич.
Пич уже не походила на ту покорную девочку, которую он помнил. Она подошла к картотеке, открыла ее и начала просматривать папки.
— Это те бумаги, о которых вы говорили вчера вечером?
— Да, и еще другие.
— А где личные бумаги отца?
Чертовски хороший вопрос, подумал Рэндольф. Он бы многое отдал, чтобы самому это узнать.
— Что вы имеете в виду?
— Вчера вечером мама сказала, что папа говорил о дневнике, который вел в последний год. И попросила меня его поискать.
Под левым глазом у Рэндольфа задергался нерв. Дьявол! Пич подтвердила его худшие опасения. Этот дневник мог его погубить. Где он может быть, черт побери?
— Ваш отец хранил личные бумаги в своем столе.
Пич подошла к столу и подергала верхний ящик.
— Он заперт.
— Попробовать его взломать?
— Пожалуйста. Только постарайтесь не повредить дерево. Я хочу забрать этот стол к себе домой, в кабинет.
— Это невозможно. Вся мебель принадлежит государству, — ответил Рэндольф и взял из коробки на столе канцелярскую скрепку.
— Понимаю, — сказала Пич.
Понимаешь ты, как же! Сразу видно, что Блэкджек ничего не рассказывал дочери о здешних порядках. Формально мебель действительно принадлежала государству. Но никто из служащих Капитолийского холма не обращал на это никакого внимания. Каждый год конгресс выделял средства на обстановку кабинетов. Никакого инвентарного списка, конечно же, не существовало.
Блэкджек заново обставлял свой кабинет после каждых перевыборов и раздавал старые вещи своим любимчикам. Рэндольф уже много лет тайно мечтал об этом столе и считал, что он будет великолепно смотреться в его новом кабинете. Он намеревался, после того как упакует бумаги Блэкджека, отправить мебель туда.
Рэндольф распрямил скрепку, вставил ее в замочную скважину. Вчера ночью ему потребовалось несколько минут, чтобы открыть замок. Сейчас он управился быстрее.
Пич выдвинула ящик, достала переплетенную в кожу книгу и перелистала страницы, время от времени останавливаясь, чтобы прочесть запись.
— Это не дневник. Это запись назначенных отцом встреч, — сказала она.
Блестящее умозаключение, кисло подумал Рэндольф.
— Отец, кажется, довольно большие промежутки времени оставлял совсем пустыми. Вы не знаете, что он делал в это время?
— Нет, — ответил Рэндольф совершенно искренне.
В минувшем году Блэкджек регулярно исчезал, никому не сообщая, куда отправляется. Рэндольф думал, что он встречается со своими поверенными, пока однажды они не позвонили, разыскивая его. Рэндольф до сих пор понятия не имел, где сенатор проводил это время, — если только не с женщиной.
Пич положила книжку на стол и искоса взглянула на Рэндольфа, Сегодня он вызывает у нее еще большую неприязнь, чем вчера вечером. И, судя по выражению его лица, она ему тоже очень не нравится.
Герберт всегда обвинял ее в том, что она плохо разбирается в людях. Но он был не прав, поняла сейчас Пич. Глядя, как Рэндольф переминается с ноги на ногу и смахивает невидимые пушинки с одежды, она без труда читала его мысли.
Он нервничает. И еще он растерян и зол. Его почему-то тревожит ее присутствие? Или его едва прикрытая враждебность имеет какое-то отношение к бумагам отца?
Сегодня утром она надеялась найти ответы на некоторые из своих вопросов. А вместо этого прибавила еще один к своему списку.
Пич просмотрела остальные ящики письменного стола, но больше там не было ничего существенного. Затем прошла в другой конец комнаты, открыла один из больших шкафов для бумаг у стены и взялась за лежащие там папки.
Через полчаса, чувствуя себя с ног до головы покрытой пылью, она зашла в ванную комнату отца. Едва она открыла дверь, как в нос ударил запах одеколона Блэкджека. Она почувствовала тот же запах, когда Рэндольф наклонялся, чтобы вскрыть ящик. Быстрый осмотр комнаты выявил остатки черной щетины на раковине. Очевидно, Рэндольф здесь освежился сегодня утром.
Значит, он провел тут всю ночь.
Но зачем? Может, он что-то искал — что-то такое, что не хотел позволить найти ей, когда бумаги Блэкджека прибудут в Хьюстон?
Тут что-то не так. Рэндольф Сперлинг имел доступ к этому кабинету в любое время. Разум насмешливо шептал, что она делает из мухи слона. Инстинкт кричал, что она напала на след.
От охотничьего азарта по спине побежали мурашки. Похоже, Сперлинг в чем-то замешан. Она вернулась в отцовский кабинет и увидела, что он снова стоит у окна.
Пич испустила легкий вздох.
— Кажется, все в порядке, но так, конечно, трудно сказать. Я очень надеялась что-нибудь найти.
— А что именно? — спросил Рэндольф, не оборачиваясь.
— Сама не знаю. Видите ли, отец перед смертью сказал мне очень странную вещь.
Рэндольф резко повернулся к ней. Лицо его было напряженным и злым.
— Что он сказал?
— «Не дай этим ублюдкам уйти от ответа», — повторила она слова отца, пристально наблюдая за Рэндольфом.
Он побледнел.
— «Ублюдки»? Вы уверены, что он произнес «ублюдки», а не «ублюдок»?
— Да. Это вам о чем-нибудь говорит?
Несколько секунд Рэндольф молчал, глядя словно внутрь себя, на что-то, видимое только ему одному. Лицо его снова стало спокойным.
— Совершенно ни о чем. Ваша мать сказала мне, что Блэкджек перед смертью был не в себе.
Значит, Рэндольф расспрашивал Беллу о последних минутах Блэкджека. Почему? Озабоченность друга? А если нет, каковы могли быть его мотивы? Это словно искать черную кошку в темной комнате. Пич пустила еще один пробный шар.
— Отец прекрасно знал, о чем говорит. И я намереваюсь выяснить, что он имел в виду.
Реакция Рэндольфа удивила ее. Она думала, он испугается, а он рассмеялся, холодно и жестко.
— Вряд ли вы знаете, как вести журналистское расследование.
— Это правда. Но это знает мой главный редактор, Ари Раппапорт.
— Раппапорт? Я был удивлен, когда Блэкджек сказал мне, что вы приняли на работу этого пьянчугу. Моя дорогая Пич, я сочувствую вашему горю. Думаю, вас гнетет чувство вины за то, что вы не уделяли больше времени своему отцу. Тем не менее, когда вы смиритесь с его смертью, вы, без сомнения, найдете более приятные способы занять себя, чем копаться в прошлом вашего отца.
