— Я должен был убедиться, что это сын Люка, а Оливер — его портрет.
— Значит, Оливеру не придется сдавать анализ крови и проходить другие исследования? — с издевкой спросила Энни. — Спасибо и на этом.
— Почему ты так настроена? — спросил Гарсон.
— А почему ты такой двуличный? — парировала Энни. Она прекрасно помнила, как он вел себя в самом начале по отношению к ней или, вернее, по отношению к ее сестре, что, впрочем, было одно и то же. Они были очень близки с Дженни, когда она была жива. И сейчас Энни чувствовала ту же близость. Так будет всегда. Дженни была частью ее, и наоборот. — Я так понимаю, что, предлагая мне постель после кофе, ты испытывал мою моральную устойчивость?
Гарсон поджал губы.
— Частично.
— Почему же частично? Ты хочешь сказать, что занялся бы со мной любовью, если бы я согласилась?
— Не знаю. — Он оглядел ее всю. — Ты самая желанная женщина.
Энни не обратила внимания на его последнее замечание и на ту волну чувств, которую оно вызвало. Ее не собьешь с толку.
— Меня удивляет: вместо того чтобы нанять частных детективов для выполнения этой грязной работы, ты решил заняться этим сам и потратил столько времени, чтобы выследить нас. Но прими мои поздравления, ты оказался прекрасным сыщиком и шпионом. Ты пошел даже дальше: влюбил в себя Оливера и, боль мелькнула в ее глазах, — вызвал симпатию во мне.
— Вызвал симпатию? — переспросил Гарсон.
— Тем, что попросил меня заняться переустройством «Фермы» и платил приличную зарплату, а также тем, что вот недавно поцеловал меня. Я полагала, мы нашли взаимопонимание, — Энни горько улыбнулась, — но ты, оказывается, пытался усыпить мою настороженность перед тем, как сделать это грандиозное признание.
— Ты сама не веришь в то, что говоришь, — запротестовал Гарсон.
— Правда? — Энни и сама не знала теперь, во что она верила. Она знала только одно: ее предали, обманули и использовали в своих интересах. Предал человек, который начинал ей нравиться, очень нравиться. Человек, который казался ей чем-то особенным. Человек, которому она почти отдалась — ничего не подозревая и страстно желая его. — Однажды ты сказал, что любишь сразу переходить к делу, почему же в данном случае ты выбрал окольный путь, а не признался, кто ты такой?
Он ответил коротко:
— У меня не было выбора.
— Нет, ты выбрал, выбрал обман, — резко ответила она.
Энни необходимо было разговаривать резким тоном и поддерживать в себе злость, иначе она бы расплакалась. А уж если бы она расплакалась, ее было бы не остановить.
— Я не мог тебе сказать, кто я такой, потому что не представлял, что ты за человек, — медленно произнес Гарсон.
— Но ты, конечно, предполагал самое худшее. — Она с усмешкой посмотрела на него. — Ты решил, что я проститутка.
— Я уже извинился за это, — нетерпеливо возразил он.
— А за свой обман ты, конечно, извиняться не собираешься, потому что не чувствуешь никаких угрызений совести? — насмешливо сказала Энни. — Ни стыда, ни сомнений в своей правоте? Ну, тогда слушай…
— Нет, это ты слушай, — оборвал ее Гарсон. — Выслушай всю историю, и тогда поймешь.
— Думаешь, пойму?
— Да!
Она помнила, как сказала однажды — и он подтвердил это, — что он не спасует перед ней, если даже она будет в ярости. И сейчас его отливающие сталью синие глаза и уверенные манеры говорили о том, что он и не пасует. Он был гораздо круче Роджера Эдлама.
Она слабо улыбнулась.
— Пожалуйста, продолжай.
— Спасибо, — резко отозвался Гарсон. Минуту или две он молчал, как бы собираясь с мыслями, и, когда заговорил, его тон был спокойным и веским. — Так как мои родители — пожилые, убитые горем люди, я взял на себя организацию похорон Люка, а затем приводил в порядок его квартиру.
— Он так и жил в квартире на крыше небоскреба, с окнами на реку? - поинтересовалась Энни, подстраиваясь под его тон.
Она понимала, что, несмотря на его обман, должна была все выслушать. Ей необходимо, наконец, понять, зачем Гарсон искал ее и Оливера. Если он пошел на контакт, значит, чего-то добивался. Ее грызло беспокойство. У мистера Деверилла был какой-то план.
— Да, — ответил Гарсон. — Потом ему уже было тяжело платить за эти апартаменты, но отец доплачивал. Может быть, у Люка не было обожающих его сестер, зато у него были обожающие его родители, — сказал он сухо.
— У вас с ним, наверное, большая разница в возрасте, — заметила Энни.
— Десять лет.
— Он был поздний ребенок?
Гарсон улыбнулся.
— Он был послан им небесами. Меня они завели, как только поженились, а потом три или четыре года мать не могла забеременеть, а когда это случилось, у нее произошел выкидыш, — объяснил он. — Потом опять перерыв, опять выкидыш. Доктора сказали, что, учитывая ее возраст, у нее мало шансов забеременеть вновь, и для родителей это был настоящий удар. — Он задумался с хмурым видом. — Они думали о приемном ребенке, но, поскольку им было уже за сорок, агентства, занимающиеся усыновлением, отказали им. А потом вдруг произошло чудо, и мать снова забеременела и благополучно родила Люка.
— А как ты воспринял появление брата, ведь ты так долго был единственным ребенком в семье и привык к этому? — спросила Энни. Она обожала семейные истории и хотела знать все подробности.
— Я был очень рад. Моя мать обожает детей, но к десяти годам это обожание стало меня раздражать. Я хотел свободы и благодаря Люку получил ее. Она ходила кругами вокруг него, отец тоже совершенно потерял голову. Меня они воспитывали строго, а Люка баловали без всякой меры. — Гарсон печально улыбнулся. — Но он и впрямь был очаровательным ребенком — шустрым, любознательным и умным, как Оливер. Он остался таким же обаятельным и когда подрос.
Энни послышалась некоторая неуверенность в его голосе.
— Было какое-то «но»?
— Боюсь, что так, — нахмурился он. — Понимаешь, первая же запись его группы сразу оказалась на первом месте в хит-параде.
— Правда? — удивилась она.
— А ты разве не знала? — настала его очередь удивиться. — Но ведь Люк и его друзья кричали об этом на каждом углу, даже когда миновало несколько лет.
— Это как-то прошло мимо меня, — поспешно сказала Энни.
Минуту Гарсон смотрел на нее, не говоря ни слова.
— Этот головокружительный успех сразу же превратил Люка из семейного вундеркинда в идола, которому поклонялись тысячи фанатов. А он еще недостаточно повзрослел для такой славы. Черт, ему было только двадцать лет! И он совершил непростительную для певца ошибку: уверовал в свою непревзойденность и возомнил о себе черт знает что. В результате, несмотря на все свое обаяние, он превратился в законченного эгоиста. — Гарсон бросил на нее испытующий взгляд. — Ну это ты, наверное, и сама заметила.
