— Около года это продолжалось, как прекрасный сон: балы, вечера, приемы то в одном консульстве, то в другом. Все мужчины в белых галстуках, все женщины в длинных платьях… Мы посещали театры и симфонические концерты, и у него всегда была возможность достать хорошие места — как у дипломата… — Ее несло, она уже не могла остановиться.
Он скептически ухмыльнулся:
— Ты утверждаешь, что влюбилась в него из-за того, что он мог достать хорошие места?..
— Короче говоря, он умел держать себя так, что не влюбиться было невозможно. В дипломатическом мире есть свой шарм… Я думаю ты не сможешь понять этого.
— Ха! — промолвил Шеа. — Ну, значит, примерно с год это выглядело как прекрасный сон. А что же потом?
— Потом мы провели несколько недель в очаровательном городке Эйкс-ла-Борд, во французской Ривьере.
— Никогда не слышал такого.
— И никто не слышал. Именно поэтому Гутри и выбрал его. Но я-то должна была догадаться, что что-то не так, когда он сказал, что путешествует под псевдонимом Герберт Мур. Мне он объяснил, что дипломаты всегда так поступают.
— Это действительно принято, но только не у вторых секретарей, да еще на каникулах.
— И опять все было прекрасно до того дня, когда мы уже собирались уезжать. В тот день мы завтракали на открытой террасе, и тут неожиданно подъехали четыре машины с фоторепортерами. Они оказывается, направлялись на фестиваль в Канны.
В его глазах появилось понимающее выражение:
— Не продолжай, я уже знаю все, что было потом. Один из репортеров узнал твоего подложного мистера Герберта Мура и незаметно сделал снимок парочки, нежно глядящей друг другу в глаза, за ланчем.
— На следующее же утро снимок был напечатан на первой странице какой-то скандальной лондонской газеты. — Нелл с досадой отвернулась.
— Но ничего страшного в этом нет, — со смешком проговорил Шеа. — В конце концов, должны же и вторые секретари иметь время для игр и развлечений.
Нелл вспыхнула:
— Но я — не игра, не развлечение! Я любила его, — добавила она негодующе. — А потом он признался, что был обручен с девушкой, оставшейся в Англии.
— С его стороны — это подрыв репутации непогрешимости Британской дипломатической службы, — съязвил Шеа. — Да, мне кажется, что твоя интуиция нуждается в серьезном лечении. Можно мне еще кусочек пирога?
Нелл взяла его тарелку. Она никак не могла понять, почему все-таки рассказала Шеа о Гутри, и что хуже всего, не могла взять в толк, издевается он над ней или принимает всерьез. Поэтому, решив на всякий случай отомстить, она добавила с мечтательной улыбкой:
— Конечно, у него были такие ноги, что не влюбиться в него было невозможно. — Шеа чуть не подавился пирогом. А она продолжила: — Не знаю, отчего… но в этих тонколицых, светловолосых горцах есть что-то страшно сексапильное; особенно когда он был в шотландской юбке, он был такой… такой…
— Хорошенький, я полагаю, если ты ищешь слово для определения, — сказал Шеа с отвращением и злобным блеском в глазах. — Да тебе повезло, что ты наконец вывела его на чистую воду.
— Я-то вывела, а вот ты, боюсь, что нет. Ведь ты развелся; значит, тоже просчитался.
— Ага, значит, Флора проболталась.
— И сколько же лет ты был женат?
— Слишком много! — Он нервно скомкал салфетку и пересел в угол кушетки.
Нелл внесла кофейный поднос:
— Кофе с бренди?
— Угу.
Нелл налила ему кофе, Шеа молчал, согревая в руках бокал бренди. Затем он заговорил помягчевшим голосом, но в глазах плясали опасные огоньки:
— Ты мне очень нравишься, Нелл. Жаль, что мужчина с женщиной не могут быть друзьями. — Он медленно, печально покачал головой.
— Но почему не могут? — спросила озадаченная Нелл.
— Женщины не умеют дружить. Они чересчур завистливы; чересчур хищницы. И всегда хотят слишком многого.
Чашка Нелл задрожала у нее в руках. Она поставила ее на столик. Этот вызов она не могла не принять.
— У тебя неверное понятие о женщинах.
— Вот как? Мужчины, например, принимают друг друга в дружбе такими, какие они есть. Почему же женщины не могут? Почему, если женщина полюбила, то она вцепляется в тебя не на жизнь, а на смерть? Почему они не могут…
— Если ты скажешь сейчас «почему женщины не похожи на мужчин», то я брошу что-нибудь тяжелое тебе в голову. Клянусь.
— Но можешь ли ты сказать, что я не прав?
— Это все общепринятые предрассудки: что женщина не в состоянии любить, не владея мужчиной единолично; что мужчина и женщина не могут быть друзьями, что…
— А ты можешь быть другом?
— Конечно, — уверенно сказала она.
Он молча поднял бокал в ее честь и выпил. И она тут же пожалела, что в самом деле не бросила чем-нибудь ему в голову: такой он был самоуверенный, красивый и…мужественный.
Он встал, и глаза его заполыхали голубым огнем. Ей показалось, что все ее мысли перед ним как на ладони. Она пересилила себя и смело, подняв голову, встала перед ним. Но, как только его руки обняли ее, дыхание у нее оборвалось, а сердце бешено заколотилось. А он вдруг усмехнулся; глаза прищурены, голубой их огонь едва виден из-под ресниц:
— Послушайте, леди, не хотите ли потанцевать?
— Но у меня нет танцевальной музыки, — моментально сконфузившись, ответила она.
— Не двигайся. Я вернусь через минуту.
В несколько шагов он достиг двери и, действительно, моментально вернулся со стопкой кассет.
— Это все золотые диски прошлых лет, — гордо сообщил он. — Я собирал эту коллекцию годами.
Он мечтательно улыбался, ставя кассету в магнитофон:
— Глен Миллер — он пел еще до того, как ты родилась. Потанцуй со мной, Нелл, — сказал он, протягивая к ней руки. Он обнял ее и замурлыкал мелодию.
