— Так вот какой ты считаешь свою жизнь?
— Я только говорю, что понимаю, какое давление оказывают на Эдди.
— Ясно. Ты тоже не доверяешь своей матери.
— Мать!
— Она молода и сама еще не знает, чего хочет. И ты, кстати, тоже.
— Неужели? Разве не ты подарила мне на десятилетие банковский счет и компьютер? Ты научила меня основам бизнеса, когда мне было тринадцать. А папа подарил мне ружье и мотоцикл, научил постоять за себя. Ты говорила мне, что я гений. Он говорил мне, что я мужчина. Ни один из вас ни разу не сказал мне, что я слишком молод, чтобы заботиться о себе.
— Мы лгали.
Дэвис встал.
— Ты хочешь, чтобы мы с Эдди уехали?
— Нет, разумеется, не хочу. Это твой дом. Она твоя… гостья. И моя гостья.
— Хорошо. Тогда не проси меня объяснять каждое мое решение.
Я тоже поднялась, стараясь сохранять благоразумие
— В любом случае на первом месте должна быть учеба, а уж потом проблемы с подружками. Мне неважно, что родители Эдди — первая пара страны. Они могут быть королевской четой из какого-нибудь Вазуленда. Для меня нет разницы. Но я не позволю тебе испортить свое будущее и вывалять нашу фамилию в грязи. Я слишком много работала для того, чтобы она оставалась незапятнанной!
— Что ты хочешь этим сказать?!
И тут я перестала сдерживаться. Я напомнила своему сыну все плохие слухи о президентах и их родственниках. Разве журналисты не слетелись на родину Джимми Картера и не принялись вытаскивать на свет божий все неприглядные истории и вспоминать его сумасшедших родственников? А через какие испытания пришлось пройти семьям Клинтон и Кеннеди? А алкоголизм Бетти Форд? Об этом говорили во всех выпусках новостей. А прошлое Патти Дэвис и астрологический секрет ее матери? Я стояла посреди собственной столовой и орала на сына, с каждой минутой все отчетливее понимая, что люди всегда жаждут подробностей обо всех сторонах президентской жизни, заглядывают во все уголки дома. Я была напугана.
— Мать, успокойся, — сказал Дэвис, мрачно глядя на меня. — Я не понимаю, какое отношение все эти случаи имеют к нам и нашей семье. Нам нечего скрывать.
— Я просто не хочу… чтобы ты появился на обложке иллюстрированных журналов как дружок Эдди Джекобс, укравший ее у родителей, — я сумела придумать отговорку.
— Ты считаешь, что я ставлю под угрозу наше доброе имя?
— Я только хочу, чтобы ты вернулся в Гарвард, окончил его будущей весной и получил ту свободу выбора, которой не было у меня.
— Разве тебе не удалось сделать выбор? — хрипло ответил Дэвис. — Моя мать — самый известный садовод в штате и лучшая бизнесвумен. Она вернула семье доброе имя и благосостояние, когда все утверждали, что подобное невозможно. Мой отец любил ее и верил в нее, он посвятил ей всю свою жизнь, чтобы исполнились ее мечты! — Дэвис замолчал, откашлялся и уставился на меня красивыми синими глазами, унаследованными от его отца. — Я был бы счастлив, если бы смог прожить такую же жизнь, как каждый из вас. Потому что вы оба вдохновляли меня, и ты делаешь это до сих пор. Но я хотел бы сделать это на моих условиях.
Я подавила желание заплакать. Слезы, как я поняла за долгие годы, увлажняют только сухую почву.
— Хорошо, тогда скажи мне, что будет дальше.
— Родители Эдди решили послать сюда своего родственника, чтобы он вернул Эдди назад. Я не собираюсь позволить ему сделать это. И я был бы признателен тебе, если бы ты меня поддержала.
— Кто же этот загадочный человек?
— Его зовут Николас Якобек. — Дэвис помолчал. — И он уже однажды убил человека ради спасения Эдди.
Ник
Мне было четырнадцать лет, когда в 1972 году я впе-рвые увидел моего дядю Джона Александра Джекобса, будущего президента Соединенных Штатов. Это про-изошло в грязном коридоре рядом с моргом в одной из больниц города Мехико. Туда полицейские отвезли тело моей матери, умершей от передозировки героина. Джу-лия Марджори Джекобс была доброй и красивой, но ее оказалось очень легко сломать. Она даже не знала, кто был моим отцом. Вероятно, один из тех парней, с кото-рыми она встречалась на первом курсе университета Иллинойса. Марджори Джекобс была первой девушкой из семьи Джекобс, поступившей в университет.
— Все так мной гордились! — любила она говорить мне и при этом плакала. — До тех пор, пока я не забере-менела тобой.
Она не представляла, как это звучит для меня, ее сына. Я лежал в постели ночью и клялся, что стану до-стойным человеком. Я говорил себе, что должен заслу-жить право на жизнь. Я повторял себе, что если смогу спасти мать от нее самой, то заслужу ее любовь. Мекси-канский дипломат-наркоман, последний дружок моей матери, называл ее Мечтающей Маргаритой. Она гово-рила мне, что ее младший брат Ал давно, еще в Чикаго, называл ее Марджи. К тому времени, как она умерла, я никак ее не называл. Мне было слишком больно назы-вать ее матерью. Она перестала играть эту роль, как только я немного подрос и смог сам заботиться о себе. Она даже не заметила, как мы поменялись ролями, — наркотики внушали ей уверенность в том, что она кон-тролирует ситуацию. Но я-то знал, как все обстоит на самом деле. Вскоре я сам стал заботиться о ней — на-столько, насколько она мне позволяла. Я никогда не ранил ее чувства, но и матерью не называл.
Она этого так и не заметила.
В тот вечер меня приковали наручниками к желез-ной скамье в больнице. Кровь была на моих руках и одежде, костяшки пальцев распухли, кожа на них была содрана. Я сидел, опустив голову, и смотрел на пол между моими теннисными тапочками, стараясь ни о чем не ду-мать. Коридор был пуст — обо мне все забыли. Мою мать хорошо знали в обществе как любовницу молодого дип-ломата. Ни для кого не было секретом, что они оба зло-употребляют наркотиками. Когда мать увезли в больни-цу, я как следует отделал этого парня.
Я услышал шаги по кафельному полу, но не сразу поднял голову. Я достаточно времени провел на улицах и мог, как собака, определить приближение опасности по звуку, запаху и даже движению воздуха. Когда ботин-ки на тяжелой подошве остановились недалеко от меня, я достал заточку из рукава и, пряча острое лезвие в ла-дони, поднял голову.
— Отойди назад! — приказал я по-испански. Парень остановился. Он выглядел ошарашенным, но я с первого взгляда понял, что он пришел ко мне. Он был молодым, но выглядел очень серьезным. У него были темные волосы и глаза, как у меня и моей матери. Я решил, что он нормально смотрелся бы на ринге как боксер полутяжелого веса. У него были крупные руки, но чистые, как и его одежда — брюки и рубашка с крас-ным галстуком. Его лицо казалось умным и честным. Меня это удивило. Честное лицо.
