Он возвращает мне телефон, потом набивает что-то в своем и прячет. Мой звякает – эсэмэска. Я смотрю на дисплей и хохочу.
Твое печенье дерьмо. И не такая уж ты хорошенькая.
– Лучше? – игриво спрашивает он. – Гонору поубавилось?
Я со смехом кладу телефон на столешницу, потом встаю:
– Ты знаешь, как угодить девушке. – Подойдя к гостиной, оборачиваюсь. – Хочешь посмотреть дом?
Он поднимается и идет следом. Я показываю ему комнаты с мебелью, фотографиями на стенах и безделушками, а он, не торопясь, все разглядывает. Он задерживается у каждой мелочи, не произнося ни слова.
Наконец мы доходим до моей спальни. Я распахиваю дверь жестом Ванны Уайт[4].
– Моя комната, – объясняю я. – Будь как дома, но помни, что здесь нет совершеннолетних. Держись подальше от кровати. Мне запретили беременеть на выходных.
Он задерживается у двери и подается ко мне:
– Только на этих? Значит, планируешь залететь в следующие?
Я вхожу в спальню:
– Не-а. Подожду, пожалуй, еще несколько недель.
Оглядев комнату, он медленно поворачивается:
– Мне восемнадцать.
Я смущенно наклоняю голову набок, не совсем понимая, зачем он упомянул об этом маловажном факте.
– Везет тебе!
Он скашивает глаза на кровать, потом снова переводит на меня:
– Ты велела держаться подальше от кровати, потому что здесь нет совершеннолетних.
Мне не нравится стеснение в груди, которое я ощущаю, когда он смотрит на мою кровать.
– О-о, я имела в виду девятнадцать.
Крутанувшись на месте, он медленно подходит к открытому окну. Наклонившись, высовывается, потом отодвигается:
– Это и есть скандально известное окно?
Он не смотрит на меня, и это к лучшему, потому что если взглядом можно убить, то он был бы покойником. Какого черта ему понадобилось являться и говорить подобные вещи? До этого момента я даже получала удовольствие от его общества. Он поворачивается ко мне. Игривое выражение на его лице уступает место вызывающему, которое я уже много раз видела прежде.
– Чего тебе надо, Холдер? – вздыхаю я.
Пусть объяснит, зачем он здесь, или уходит. Он складывает руки на груди и, прищурившись, смотрит на меня:
– Я что-то не то сказал, Скай? Или соврал, или выдумал?
Из его насмешливых вопросов очевидно, что он кое-что знает, и намеки по поводу окна небеспочвенны. У меня нет настроения играть в его игры. Мне надо печь пирожные. И пожирать.
Я подхожу к двери и открываю ее:
– Ты неспроста это сказал и дождался желаемой реакции. Доволен? Теперь можешь уходить.
Он и не думает этого делать. Развернувшись, подходит к ночному столику, берет книгу, которую дал мне почитать Брекин, и как ни в чем не бывало рассматривает ее.
– Холдер, очень прошу тебя. Пожалуйста, уходи.
Он осторожно кладет книгу на место, потом начинает укладываться на кровать. То есть буквально ложится. И вот уже лежит плашмя на моей чертовой кровати.
Возведя очи горе, я подхожу к нему, нагибаюсь и сбрасываю его ноги. Если придется вытолкать взашей, я это сделаю. Я хватаю его за руки и пытаюсь приподнять, но он непостижимым молниеносным движением притягивает меня к себе, переворачивает на спину и прижимает мои руки к матрасу. Это происходит так неожиданно, что я не успеваю даже оказать сопротивление. Когда я смотрю на него снизу вверх, добрая половина меня даже не хочет противиться. Не знаю, звать ли мне на помощь или срывать с себя одежду.
Он отпускает мои руки и подносит ладонь к моему лицу, потом со смехом проводит большим пальцем по носу.
– Мука, – отмечает он, смахивая ее. – Достала меня.
Он садится, приваливается к спинке и снова кладет ноги на постель. Я по-прежнему лежу навзничь, уставившись на звезды на потолке и впервые при взгляде на них что-то чувствуя.
Я не могу даже пошевелиться, поскольку побаиваюсь, что он не в себе. То есть в буквальном смысле слова душевнобольной. Это единственное логическое объяснение его поведения. И то, что я по-прежнему считаю его невероятно привлекательным, означает только одно: я тоже умалишенная.
– Я не знал, что он гей.
Угу, он псих.
Я поворачиваю к нему голову, но ничего не говорю. Что, черт подери, сказать психу, который отказывается покинуть твой дом и мелет всякую чушь?!
– Я избил его, потому что он был урод. Я понятия не имел, что он гей.
Положив локти на колени, он смотрит на меня в упор, ожидая реакции. Или ответа. Но в течение нескольких секунд не получает ни того ни другого, поскольку мне надо все обдумать.
Я снова поднимаю взгляд к звездам и пытаюсь проанализировать ситуацию. Если он не псих, то явно пытается что-то доказать. Но что именно? Он завалился без приглашения, чтобы обелить свою репутацию и очернить мою? Но зачем? Я ведь одна, и что значит мое мнение?
Если, конечно, я ему не нравлюсь. От этой мысли я улыбаюсь, но мне не по себе оттого, что я рассчитываю на симпатию психа. Я сама во всем виновата. Не надо было впускать его в дом, когда я одна. А теперь он знает, что я проведу в одиночестве все выходные. Если взвесить мои сегодняшние поступки, то чаша с глупостью перевесит. Я предвижу два варианта завершения этого вечера. Либо мы придем к взаимопониманию, либо он убьет меня и, разрубив на мелкие кусочки, добавит в печенье. Так или иначе, мне жаль, что десерт еще не съеден.
– Торт! – ору я, вскакивая с кровати.
Я прибегаю на кухню как раз вовремя, чтобы учуять запах моего последнего кулинарного опыта. Я вынимаю из духовки торт и в отчаянии швыряю его на столешницу. Он не так уж сильно подгорел. Пожалуй, еще можно спасти, погрузив в сахарную глазурь.
Я закрываю духовку с намерением переключиться на новое хобби. Может быть, займусь ювелирными украшениями. Насколько это сложно? Я хватаю еще два печенья, возвращаюсь в спальню, отдаю одно Холдеру и ложусь рядом:
– Пожалуй, мои слова о придурке, который ненавидит геев, были резковатыми. На самом деле ты никакой не темный гомофоб, отсидевший в колонии?
Он с ухмылкой вытягивается на постели и смотрит на звезды:
– Не. Вовсе нет. Весь прошлый год я жил с отцом в Остине. Не знаю, откуда взялась эта история с колонией.
– Почему ты не защищаешься от лжи?
Он поворачивает ко мне голову:
– А ты почему?
Я сжимаю губы и киваю:
– Туше.
Мы молча жуем. Его недавние речи становятся понятнее, и я все больше ощущаю себя похожей на людей, которых презираю. Он пообещал ответить на любой мой вопрос, а я вместо этого поверила сплетням. Неудивительно, что он злился. Я обращалась с ним точно так, как окружающие обращаются со мной.
– Твой комментарий по поводу окна? – спрашиваю я. – Ты просто намекал на сплетни? И никакой подлости с твоей стороны?
