class="p1">— А что?
— Какая же ты дура, а. Просто слов нет.
— Я бы предпочла смерть.
— Точно дура, — фыркает голос постарше. — Готова детей сиротами оставить.
— У меня нет детей.
— Вот когда будут, тогда и поговорим.
— А я поэтому детей и не хочу, — вздыхает молодой голосок, — родишь, а потом с тобой такое. И ведь тут каждый день что-то с другими да происходит.
— Привыкнешь.
Через минуту мимо меня идут пожилая медсестра и молодая рыженькая санитарка.
Закидывают в рот леденцы и останавливаются.
— А у тебя кто? — медсестра прячет руки в карманы штанов и хмурится.
— Муж, — едва слышно отвечаю я.
— вот и замуж не хочу, — шепчет ей в ответ санитарка. — Влюбишься, выйдешь замуж, а потом его еще хоронить.
— И что с мужем-то?
— Заражение крови.
— Если вовремя привезли, выкарабкается, — медсестра хмурится. — Не раскисай.
— Так могут органы пострадать, — санитарка чешет щеку.
— И чего ж ты не врач тогда? — медсестра зло зыркает на нее.
— Меня на экзаменах завалили, — огрызается та. — ты уже спрашивала. И да, заражение крови — это серьезно. Это тебе не простуда.
— Куда серьезнее быть такой дурой. Это точно не лечится.
— Хорош трепаться! — на крыльцо больницы выходит та самая медсестра, которая ватку с нашатырным спиртом под нос мне пихала. — И если вы опять курили, я на вас жалобу накатаю. Курили? Эй, — переключается на меня, — красавчик твой сам уже дышит.
— Насколько красавчик? — спрашивает шутливо санитарка.
— Ты бы постеснялась, тут его жена сидит.
— Чего мне стесняться? — энергично шагает к крыльцу. — Мне из-под него утки, возможно, придется выносить. Содержимое в них одинаковое, вне зависимости красавчик там или нет. И это, кстати, сразу всех выравнивает в моих глазах.
— Что естественно, то небезобразно, — пожилая медсестра вздыхает и ковыляет к крыльцу.
— Безобразно, — фыркает санитарка и зло собирает волосы в хвост, — и платят за это безобразно непростительно мало. И мне сегодня операционную, похоже, придется отмывать от крови. Почему в мои ночные смены вечно происходит что-то подобное?
Люди умирают, болеют а для медперсонала — это рутина и работа. В стенах больницы происходит трагедия за трагедией, за которыми скрываются тайны, ошибки и прожитые года, но перекуры под ночным небом никто не отменял.
— все будет хорошо, — санитарка оглядывается, — нового найдешь, если что. Ты же красотка.
Получает от медсестры подзатыльник:
— Какая же ты дурная, Дашка. Тебя бы за твой язык повесить на заборе.
Глава 29. Доброй ночи
Мама целует мои руки и плачет. Чувствую себя так, будто меня пробили арматурой сотни раз, а после придавили бетонной плитой. Вместо мозгов — слизь, а глазные яблоки словно надули ядовитым газом. А можно сказать проще: пропустили через мелкую мясорубку, а после из фарша, который успел подпортиться, вновь попытались слепить человека.
— Макарушка.
Темное пятно рядом с ней спрашивает меня голосом отца:
— ты как?
БОЮСЬ, что я не могу ответить. Язык распух и прилип к небу, поэтому я лишь закрываю глаза. Хочу обратно в темную тишину, в которой я слился с пустотой и стал ничем. Там за гранью нет Макара, который очень любит усложнять себе и другим жизнь.
Перед тем как нырнуть в темноту, за долю секунды перед глазами пролетела вся моя жизнь. Да, очень тривиально, но впечатляюще, да так впечатляюще, что я бы предпочел после этого не открывать глаза.
Ребенком был сложным, подростком мрачным и вечно недовольным, в юности разбавил все несчастной любовью, а после вылупился в мужика, который живет „лишь по четкому плану и без лишних эмоций, и из всего этого выбивается Жанна.
И речь тут не о любви, дикой страсти или одержимости. Если Уля сорвалась в истерику, физическое насилие и поножовщину, то меня переклинило на ее сестре.
Почему?
— Макар, — шепчет мама, — Уля тоже здесь. Она рядом. Ты нас всех напугал.
И почему, когда Уля застукала нас на кухне, мне полегчало, будто я вскрыл гнойник, который давно зрел и прорывался наружу? И ведь я прекрасно понимал, что Жанна — хитрая и пронырливая дрянь, которая решила спихнуть сестричку.
Лену все устраивало, и наша связь могла бы длиться годами, как хроническая болезнь, а вот Жанна стала катализатором, который бы рано или поздно рванул.
И я был в курсе того, что Уля каждый день с утра пораньше, обычно в одно и то же время спускается на кухню. Растрепанная, сонная и уставшая. Да, Дина права. Я хотел, чтобы моя жена узнала о моих изменах, увидела во мне ту грязь, которая копилась годами и на которую я сам не хотел смотреть, ведь ее бы пришлось вычищать, как и гной из моей раны в боку.
Вычищать, промывать, а после пришлось бы задаться вопросом, кем в итоге я хочу стать и кем встретить свою кончину. Мерзавцем, который может похвастаться лишь удачными сделками? Так и напишем на моем мраморном надгробии «Разводил партнеров на миллионы и выгодные для себя условия»?
Издаю, хриплый смешок, который расползается в легких болью.
— Что, Макарушка? — мама сжимает мою ладонь. — Поговори со мной.
И сыном я хорошим не был, чтобы принять эпитафию, полной материнской и отцовской любви. Встречи по расписанию, разговоры рассчитаны по минутам и лишены теплой радости и искренней заинтересованности.
— Как у тебя дела, мам.
Пусть мой вопрос несвоевременный и глупый, но именно сейчас я готов послушать сплетни или разговоры о том, что надо менять садовника, который неправильно стрижет кусты и газон. Я даже буду рад жалобам на отца, который тайком ест сливочное масло, а ему нельзя, ведь у него повышенный холестерин.
— Уля, чего ты молчишь? — шепчет мама. — Возьми его за руку. Ему же важно, что мы рядом.
— Дерьмово выгляжу, Улиточка? — хрипло отзываюсь я и приоткрываю веки.
Стоит у двери и похожа на бледное приведение. Глаза огромные руки спрятаны за спину. Неожиданно нахожу ее очаровательной и хочу услышать ее тихий голосок с каким-нибудь вопросом, но она молчит.
Опять разочарована тем, что я жив? Вот от супруги мне не стоит ждать теплых слов ни в речи перед похоронами, ни в эпитафии на памятнике. Та Уля, на которой я женился, уже бы плакала у меня на груди, гладила лицо и заглядывала в глаза с обещаниями, что все будет хорошо и мы справимся. И, черт возьми, я хочу справиться и дойти до “все будет хорошо", потому что на меня опять накатывает знакомая липкая слабость, ломит кости и мышцы схватывает судорогами.
Уля бесшумно подходит к койке, наклоняется и всматривается в глаза. Не с жалостью, не
