— А вот и ты, — пропуская все его вопросы, говорю я слегка охрипшим от волнения голосом и оборачиваюсь. — Наконец-то! — добавляю я, порывисто обнимая его.
Я больше не боюсь, что мне не удастся прикоснуться к нему, что мои руки пройдут сквозь пустой воздух и я вдруг пойму, что это всего лишь морок, наваждение. Привычные границы давно размылись, так же, как понятия о возможности и невозможном. И сейчас для нас возможно все — я вижу это, чувствуя, как его руки тоже обнимают меня и кружат, приподнимая над землёй.
— И вот как после этого мне на тебя ругаться? — весело спрашивает Ярослав, отпуская меня и небрежно встряхивая чёлкой. — И, вообще, не прогонять же тебя… Или все-таки стоит, а, Лекс? Я могу, ты знаешь! Сейчас-сейчас, подожди, только войду в нужное состояние… И как топну ногой, как рявкну на тебя!
— И ничего ты таким образом не добьёшься! — еле сдерживая смех, добавляю я, глядя, с какой притворной яростью он сверкает глазами и занимает угрожающую позу. С момента нашей последней встречи Яр совсем не изменился, и выглядит точно так же, как в день, когда было сделано наше последнее фото, которое я подарила Вадиму — и это вызывает новый укол сладко-горькой ностальгии.
— Ты ведь уже все решила, верно? — внезапно становясь серьёзным, спрашивает Ярослав и садится на край пыльной бетонной плиты, беспечно свесив ноги вниз. — Что бы я ни говорил тебе, Лекс, ты уже все решила и все равно сделаешь по-своему. Ты всегда так делала. И когда я пытался спрятаться от тебя и сбежал из универа, и когда раскрыл тебе все карты, призывая жить будущим, а не прошлым. Все как обычно. Ты выслушаешь меня — и сделаешь наоборот.
— Я совсем не… Хотя… Да, ты прав… Все так и было, мне даже сказать нечего в своё оправдание, — негромко отвечаю я, присаживаясь рядом и глядя на то, как он хмурится, озадаченно сдвинув брови. Лишь когда краешек его губ предательски вздрагивает, я понимаю, что Яр, как обычно, дразнит меня. — Ты же не сердишься и не осуждаешь меня на самом-то деле! — моему шутливому возмущению нет предела, и я хулигански толкаю его в плечо, ни капли не заботясь о том, что мы оба сидим на краю высотки, и под нами и над нами только небо. Это небо уже и есть наш дом, а человеческие страхи и опасения постепенно стираются, уходя в прошлое.
— Да ну, как я могу тебя осуждать, тоже мне, нашла порицающего святошу! — громко смеётся он, откидывая голову, и яркие солнечные блики играют в его волосах. — Я сейчас банальщину скажу, Лекс, но, когда речь идёт о главном, трудно быть оригинальным, ты знаешь. Это твоя жизнь и твои выборы. Может, я и хотел бы, чтобы для тебя все сложилось по-другому, но ты сделала то, что сделала. Значит, именно такие уроки тебе были нужны. Значит, именно таким был твой путь — со всеми падениями и дурацкими ошибками. Нам иногда очень нужны дурацкие ошибки, Лекс. Именно на них мы учимся и против воли учим других, становясь уже для них камешками, о которые они спотыкаются и набивают свои шишки, помогающие прояснить голову. На этом строится весь круг жизни. Да и, в конце концов, это и есть опыт, сын ошибок трудных! — он важно воздевает палец вверх и, смеясь, бросает в меня озорной многозначительной взгляд.
— Но я… Я совсем все неправильно сделала, Яр, — на секунду тень сомнений омрачает радость нашей встречи и мне начинает казаться, что он просто не все знает, иначе никогда бы не одобрил мое добровольное затворничество и отказ от борьбы. — Я же сошла со своей дороги, полностью, совсем. Отказалась от всего, что было важным для меня, от всех убеждений и ценностей — и этим испортила жизнь не только себе. Зачем, вообще, нужен такой опыт… Кому он может быть полезен, чему может научить?
— Что-то я не вижу, чтобы ты отказалась прямо от всех своих убеждений — вот же, споришь со мной, совсем как раньше, — насмешливо фыркает Ярослав и тут же тепло улыбается, чтобы я не воспринимала его слова всерьёз. — Думаешь, ты одна такая, самая страшная преступница во вселенной? Не смеши меня, Лекс! Да каждый второй…что там…первый хоть раз да совершал подобное преступление против себя. Кто в мелочах, кто масштабом покрупнее. И что? Да может, это качество человеческой натуры такое — взять и подставить под удар самое дорогое, закрыть себе рот, завязать глаза, наступить на горло собственной песне — и вот так пожить немного… овощем, — он вновь смеётся от комичности сравнения, но при этом я вижу серьёзность в его взгляде, и понимаю, что Яр, как всегда, предпочитает говорить о самом важном нарочито беззаботным тоном. — Может, это такое необходимое искушение, которое должен пройти каждый, чтобы потом уже никогда не сомневаться в том, что для него главное. Так что не стоит винить себя за это, Лекс. Все мы ошибаемся, да и вообще… В мире столько всего интересного, но люди все равно ухитряются тратит свою жизнь на пустопорожнее самобичевание! Вот, сама посмотри, а то я все говорю и говорю! — в запале Ярослав резко вскакивает на ноги и тянет меня за собой. Следом за ним я пересекаю широкую площадку этажа и останавливаюсь у противоположного её края. Отсюда открывается вид на город, раскинувшийся внизу — десятки и сотни домов, утопающих в весенний зелени, за крыши которых цепляются пушистые облака.
— Посмотри только, Лекс. Посмотри на все эти окна. За каждым из них — своя маленькая жизнь, — взволнованно говорит Ярослав, и я вижу, каким долгим и пристальным взглядом он смотрит, как на стёклах мириадами отражений рассыпаются солнечные лучи. — Знаешь, я по-прежнему люблю наблюдать за людьми, когда они думают, что их никто не видит — никак не могу побороть в себе эту маленькую слабость, — в его голосе проступает едва уловимая грусть и я понимаю, что он все ещё вспоминает свою человеческую жизнь. И, может быть, совсем немного скучает по ней, как по одному из прекрасных моментов вечности, который уже не вернёшь.
— И что ты думаешь, я видел чаще всего, пока гулял тут по крышам без тебя? Много радостных и весёлых людей, проживающих каждый день как последний? Ведь у большинства из них есть все, что нужно для счастья! Но как бы не так, Лекс. Как бы не так.
— Когда-то ты сказал мне, что за каждым из этих окон скрывается только фарс и враньё, а на самом деле наш мир — залакированная подделка под счастье. Но я не поверила тебе. Я и сейчас не верю. Мало того, ты тоже не веришь, Яр, я же помню, как ты не раз мне об этом говорил.
— Все-то ты помнишь, Лекс, никаких с тобой интриг и загадок! — вновь дразнит меня он, не открывая взгляда от жилых кварталов. — Но и сейчас я снова мог бы повторить эти слова абсолютно искренне, только смысл в них вложил бы другой. Мир — всего лишь подделка под счастье для того, кто его больше не ищет. Не для тех, кто ошибся, предал или потерял себя, а для тех, кто успокоился, смирился с этим, Лекс. Решил, что тянуть лямку, вздыхать, о том, что бывали дни весёлые, да быстро прошли, вокруг одни проблемы, серость и скукотища — это норма. А что? Все так живут, лучше синица в руке, чем журавль в небе, и, вообще, жизнь — это тебе не хихоньки-хаханьки, а тяжёлый, понимаешь, труд! — Ярослав вновь важно воздевает палец к небу и становится похожим на поучающего ментора, от чего я не выдерживаю и тихо посмеиваюсь, прикрыв ладонью рот.
— Но есть же и другие, Лекс, — беспечно встряхивая волосами, Яр поднимает голову кверху и жмурится в лучах заходящего солнца. — Те, кого не устраивают подделки. И они всегда хотят настоящего. Они тоже ошибаются и больно падают, многое теряют и уходят от себя так далеко, что, кажется, уже и не вернуться. Но что-то глубоко внутри продолжает их мучить — и они не прячутся от этого чувства, не забивают его поддельной радостью, не принимают за чистую монету убеждение «Все так живут» — и в какой-то миг осознают, что еще не поздно вернуться назад, к той развилке, где что-то пошло не так. И всеми силами, не обращая внимания на трудности или насмешки, пытаются вернуть то, что для них важно. Бросают опостылевшую работу, насиженное место, перечёркивают все старое, каким бы благополучным оно ни казалось. Да, жизнь бьет их и на этом пути, словно проверяя, насколько сильно их желание вновь найти себя. Но больше, чем трудности, их пугает серость и пустота, в которой они оказались, погнавшись за простыми решениями. И они находят, то, за чем шли. Рано или поздно, обязательно находят — даже больше, чем ожидали. А вторые так и живут себе, убегая от проблем, превращаясь в тень себя самих, даже не представляя, кем могли бы стать, какой жизнью могли бы жить, если бы не тряслись, как зайцы от одной только мысли о переменах. А самое смешное и грустное в этом всем — это то, что решиться на перемены гораздо легче, чем кажется. Что-то по-настоящему важное, способное подтолкнуть к первому шагу, всегда находится очень близко — вот же, смотри, смотри сама!
