Осознав все это, Алла Константиновна запустила в Баринова вторым финским сапогом – первый уже полгода валялся за диваном.
Без вины виноватый Илья Александрович Баринов, проклиная в душе всех – ведь чувствовал, что тут какая-то ерунда кроется, – сказал жене:
– Я все сделаю, чтобы сын поправился. Что от меня нужно?
– Деньги, – ответила Алла.
Он молотил как проклятый, чтобы хватало на хорошего врача, на массажиста, на курортное лечение, на ортопедов и травников. Материальное благополучие или огромное желание и Ильи, и Аллы сделали свое дело – сказать трудно, но Алеша встал на ноги. Этого было мало. Он стал «особым» ребенком. Ни в ясли, ни в садик его было не отдать. Даже дома за ним нужен был глаз да глаз. Однажды старшенький Андрюшка толкнул малыша. Алеша тяжело шлепнулся на попу, заплакал и после этого стал подволакивать левую ножку.
Алла измучилась с больным ребенком и похудела. Из-за дивана были извлечены белые сапожки. Они налезли на ноги, но радости не принесли – из моды вышли. Впрочем, это не очень огорчило ее. Денег в семье хватало и на сапожки модные, и на прочие вещи. Просто сапоги эти, а вернее, использование их не по назначению окончательно убило все хорошее, что еще оставалось между Аллой и Ильей. Для нее они были хрустальной мечтой, которая попала в руки да рассыпалась на тысячи осколков. Для него и вовсе оказалось невыносимым оскорблением дважды получить по морде собственным подарком...
О том, что такое «раздвоение личности», Баринов толком не знал, но то сухопутное состояние, на которое пришлось ему променять свою морскую судьбу, а вернее, границу между двумя такими разными жизнями, он называл именно так – раздвоение личности. Одна его половина навсегда срослась с Севером, как будто часть души моряка влилась в воду холодного моря в бухте Большой Лог, вторая обитала в призрачном городе, который порой утомлял суетой, но без которого невозможно было жить. На Севере он скучал по Ленинграду, в Ленинграде томился ожиданием конца отпуска. Это было в той жизни, до раздвоения.
А в этой...
В этой у него от моря остались только воспоминания да глухая тоска. Ему казалось, что раньше все крутилось вокруг моря и подлодки. Да так оно и было. Даже семья и личная жизнь только в свободное от работы время. Иногда, когда особенно обидно было оттого, что дом не греет, ему казалось, что дороже, чем его подводная лодка с экипажем, у него никого нет.
Потом он мысленно стыдил себя: сыновья же есть, кровь родная. Им он старался отдавать себя всего. Но много ли он был на берегу? А маленькие дети быстро забывали его, и, приходя из похода, он встречал дома двух испуганных зверьков, которые смотрели на отца как на чужого.
Не у него одного так было. Все мужики переживали подобное. Но там, где жены в отсутствие мужей постоянно детям напоминали о папе, было проще. А у него Алла Константиновна, казалось, даже рада была, что его нет дома. Похоже, и не вспоминала. Поэтому возвращения были болезненными. Слава богу, дети через несколько часов оживали, лезли к нему на руки, и Баринов оттаивал.
Только Алла была как холодная стена. Ее даже подарки не трогали. Они, конечно, помирились после той безобразной сцены с сапогами, но только чтобы можно было как-то находиться под общей крышей.
Баринов уже много раз думал о разводе. Но как? Развестись можно с женой, а с детьми не разводятся. И что будет? Как существовать дальше? На эту тему они с Аллой поговорили как-то совершенно откровенно. Удивительно, но она не стремилась к разводу. Только потом Илья понял: ей удобно было быть замужем.
После того разговора оба сделали вывод: живем дальше вместе. И жили. Она готовила обеды, которые он искренне нахваливал. Он валялся на ковре с мальчишками, читал им книжки, и она улыбалась, глядя на эту семейную идиллию. Они обсуждали, что купить на зиму Андрюшке – шубку или куртку на меху, и когда лучше с Алешкой поехать в Питер к знаменитому травнику.
Посмотришь со стороны – дружная семья, в которой все замечательно. Но все это было днем. А по ночам им приходилось спать вместе. И это был настоящий кошмар. Сначала он думал, что общее одеяло примирит. Пусть без любви, но желание секса сблизит их.
Как бы не так! Алла не только не проявляла интереса к Баринову, но и всячески избегала близости. Дом и вынужденные ночевки в нем стали для него настоящей пыткой. Ну не мог он лезть к женщине, понимая, что она вообще ничего не хочет. Через какое-то время он тоже охладел к ней. Она была замечательной матерью, отличной хозяйкой в доме и никакой женщиной.
Внешне все было как всегда. Они гуляли вчетвером, ходили вместе в гости. А когда оставались вдвоем, им не о чем было говорить. И раздражение, которое возникало ночью, днем все чаще и чаще выливалось в скандал. Скандалы возникали на пустом месте. Слово за слово – и в крик. Да так, что дети начинали рыдать.
Бариновы взрывались по любому пустяку. И чтобы избежать этих ненужных ссор, Илья все чаще стал заруливать вместо дома в «Золотую вошь», а командировкам в Мурманск радовался, как ребенок игрушке.
Со временем страсти утихли, и они жили просто по инерции. Баринов уже даже не скрывал от мужиков, что у него в семье такая ерунда. Он привык. И, глядя на Аллу Константиновну, думал о том, как он вообще мог на ней жениться. Он ругал себя последними словами, назначал даты ухода из семьи и... оставался. Дети были для него тем тормозом, который срабатывал очень хорошо.
* * *
Утро нового дня на «фазенде» у Баринова началось просто замечательно. Он проснулся в отличном настроении и увидел крошечную радугу на оконном стекле. Оно запотело за ночь, а выглянувшее солнце заиграло в холодных каплях всеми цветами.
Баринов сладко потянулся, ощутил нежнейшее домашнее тепло под старым одеялом. Снизу бока грела перина, которая тоже досталась ему вместе с домом. Ему все вместе с этим домом досталось. И за сущие гроши. Скажи кто раньше, что он сможет счастье купить по сходной цене, – засмеял бы. Да и под счастьем другое понималось. А сегодня – вот оно, счастье! И именно по сходной цене.
Печка теплая, не остывающая к утру, кружка синяя, огород с картошкой да одеяло с периной – все твое. И свобода в придачу.
Баринов выпростал из-под одеяла голые пятки, «пощупал» ими воздух. Тепло!
Вылез из-под одеяла. Было раннее утро, но ему не хотелось валяться. Да еще и выспался в этой загородной тишине, как сурок.
Печь была хоть и не горячей, но теплой. И чайник за заслонкой не остыл. Не с пылу с жару, но чай можно пить. Он, чай этот дачный, был особенным. На городской не похож – духовитый. И под любым градусом хорош. Или Баринов все это себе придумал?! Как в старом кино профессор Плейшнер, опьяненный воздухом свободы? Может быть, и так. Слишком тяжел и грустен был последний год у бывшего подводника Ильи Александровича Баринова...
