— Не уезжай, и будешь спать со мной как можно чаще, — шепнул он и немного отстранился, едва коснувшись моих губ своими, — или я пойду на тактическую хитрость.
Я опустила ногу на кровать, не выпрямляя согнутое колено и прижимаясь бедром к нему.
— Что за хитрость? — поинтересовалась у него.
Он наклонил голову вбок, будто задумчивый кот, и закусил губу.
— А ты планируешь уходить? — вопрос на вопрос.
Я кивнула.
— Уезжать, — поправила его, — завтра соберу вещи и поеду к маме. И я решила — говори, что хочешь.
— Ладно, — пожал плечами он, — значит, потом точно узнаешь, что за хитрость.
Усмешка и поцелуй, не позволивший мне продолжить диалог. Однако, в этом уже и не было никакого смысла — теперь я не была изменницей. По крайней мере перестала быть той, кто поступает вопреки моральным нормам. Практически свободная, потому и способная поступать так, как считает нужным. От этого в сердце было спокойно и волнительно одновременно. Так, словно оно смогло разделиться на две половины. Одна из которых считала себя падшей и очень грешной, а ещё обманщицей. Вторая же играла роль подбадривающего, который скандировал имя того, кого я действительно любила, пусть и предала однажды. Но каким бы правильным и верным не был Артем — я хотела оставаться верной себе прошлой. Той, кем я была чуть больше года назад.
Той, кем мне никогда больше не стать.
***
Тема ушёл рано утром — ещё не было и семи, когда мы успели обмолвиться с ним парой слов, пока я, вставшая буквально за минуту до него, шла подогревать смесь для Сони. Её головка лежала на моём плече, глаза смотрели на сонного мужчину, пьющего кофе, а на губах сияла завораживающая улыбка, потому как я похлопывала её по спинке для успокоения. А ещё она тёрла глазки и изредка махала пальчиками в его сторону.
— Сегодня опять холодно — если захочешь погулять, то выйди на лоджию, — приступил к указаниям Артём, — там тепло. Я принесу кресло, тогда там можно будет поспать, — он оглядел маленькие пальчики, сковавшие его указательный, — я оставлю тебе рабочий ноутбук. С телефоном позже разберёмся, — он хмыкнул, — про твой я даже говорить не буду.
Я поджала губы, понимая в эту самую секунду, что придётся сбегать от него — просто так он моего отказа не примет. Потому сейчас и сидела молча, держа бутылочку у рта причмокивающей дочери.
— Если чего-то захочешь, помимо того, что есть в холодильнике, сделай заказ — не ходи пока никуда. У меня нет уверенности, что Никитка успокоился.
Он поставил чашку с кофе на стол, издав при этом тяжёлый выдох.
— Вась, не сходи с ума, — продолжил, — я же вижу твой взгляд. Потом всё равно придётся ехать обратно. Не мотай Соню.
Я всё ещё молчала, смотря в окно.
— Вечером приеду и перенесу вещи, которые тебе будут нужны, с той квартиры, — всё тот же несгибаемый тон, — ключи оставлю, так что если захочешь — спустишься сама. Но ненадолго.
Он внимательно меня оглядел.
— И подбери себе зимнюю одежду, — суровое от него, — в твоих кроссовках можно замёрзнуть даже летом.
Я поджала губы. И не ответила.
— Карточку оставлю в прихожей, — будто и не видя моего отрицания, — увижу, что ты оплатила себе такси до мамы — приеду и надаю по жопе.
Не увидишь. Я со своих денег оплачу.
— Телефон твой я тоже прослушиваю, так что узнаю, — с каверзной улыбкой добавил он, — а если серьезно, то давай хотя бы бизнес-класс. Мне не нравится, что моя только родившаяся дочь поедет на продуваемой со всех сторон калымаге.
Он сделал последний глоток кофе, с сожалением отцепил Сонину ручку от себя и поднялся из-за стола, чтобы нагло поднять мою голову за подбородок, припечатать на губах поцелуй и добавить:
— Передавай маме привет. Моей тоже.
В его руках мигнул и запищал брелок от автомобиля. Сам он обулся у двери, оглядел меня хмурым взглядом и схватился за ручку двери.
— Теплее оденься, вредина, — закатил глаза он, после чего вышел в подъезд и закрыл за собой дверь.
Замочек с внутренней стороны повернулся два раза, значит открыться я могла. Это радовало.
А после того, как я разобралась со всеми делами, заверила проснувшуюся соседку, что ничего страшного не произойдет, если она останется в квартире одна, затем сбегала с радионяней в кармане до затопленной квартиры, где было сыро и разгромлено, и вернулась на этаж выше, я смогла с тяжелой душой, но свободным сердцем вызвать себе такси и позвонить маме.
Последнее было самым тяжелым, потому как мы обе знали, как отреагирует на мой переезд отец. Он приедет только вечером, но пугало это меня уже сейчас. И его решение будет последним, никто не станет спорить. Нам же оставалось уповать на его хорошее настроение, которое было практически таким же редким, как чистое звёздное небо в дождливую осень.
Такси приехало быстро, но само ожидание было мучительно долгим — брата сегодня не будет, а значит у меня есть все шансы спокойно поговорить с отцом. По крайней мере, я на это надеялась.
Ветхие пятиэтажки сменились частным сектором с одноэтажными домиками, из труб которых валил тёмный печной дым. Но и они закончились, выстроившись перед глазами «благополучным» районом, или «сиротским кварталом», как насмешливо именовал его папа: здесь были богатые особняки тех, кто ни в чём не нуждался. Кирпичные, бревенчатые, резные, в два или три этажа, с коваными балкончиками, созданные соревнованием соседей, у кого что дороже вышло. Как сюда затесались мои родители с их пятьюдесятью квадратными метрами — загадка века. Но именно так мы с братом смогли попасть в лучшую гимназию города, папа получил хорошую работу по знакомству с соседом, а я встретила Тёму.
Их дом, кстати, возвышался за три до нашего, сверкая идеально вычищенными тропинками в тротуарной плитке, полукруглыми ступенями у широкой входной двери, и светлыми глазами Галины Ивановны, пытающейся разглядеть меня из окна.
— Здесь, наверное, одна земля стоит, как весь я, — пробормотал таксист, разглядывая башенку на крыше у дома напротив родительского.
Отвечать я не стала, только указала ему на место остановки, схватила ручки спортивной сумки с детскими и моими вещами, и, покрепче прижав к груди сопящую Соню, открыла дверь такси.
— Я возьму её, — ловким движением отняла у меня ребёнка Артёмова мама, — Сонечка! Маленькая! Так выросла!
Я даже пикнуть не успела, да хотя бы выйти из машины, как она подлетела. Сейчас только видела её на втором этаже дома! Такую скорость развивать, это… м-да, наверное, стоило остаться у Тёмы — увидев всё это, а в особенности мой негатив при появлении той, кто именует себя бабушкой для чужой девочки, вышла и моя мама. Я закатила глаза, понимая, что именно сейчас начнётся.
— Галочка, заходи, не морозь малышку! — лилейным тоном пропела последняя, — и ты не стой, — махнула рукой на меня, уже подбегая к моей дочери и мурча ей что-то сюсюкающее.
Со мной даже в детстве так не было. Но я была рада тому, что у моей дочери теперь всё лучше, чем было у меня.
Сумку я занесла в дом, зная, что Соню сейчас разденут, уложат досыпать сладкие сны, в то время как я сама смогу присесть спокойно. Как не могла уже давно.
Так и вышло: дочь сопела в идентичной Артёмовой качалке, которую с собой как-то умудрилась принести Галина Ивановна, сами мамы пили чай, не забыв сунуть кружку и мне в руки, и обсуждая предстоящее сегодня вечером застолье. Они это называли «посиделками» в семейном кругу, вот только где они нашли друг в друге семью — оставалось тайной.
— Артёму я уже отзвонилась, не переживай, — заверила меня его мама, — на такой машине приехали! Могли бы и предупредить, что в гости едете с Сонечкой! Ой, а я же не рассказала… — продолжила она заговорщицки, — мне же Тёмушка машину купил! Я теперь и сама могу ездить. Такой молодец! Уж я прямо в восторге была!
У моей мамы от этого аж глаза загорелись. Практически буквально. И обратились они ко мне с таким громадным намёком.
Я не сдержала закатывания глаз.
