— Какой? — улыбаясь через силу, пытаюсь шутить.
— Такой, за которым мужики в огонь идут.
Я сглатываю нервно, киваю. Как отвечать, понятия не имею, да и надо ли? Точно нужно бежать подальше от фан-клуба, который Дым вокруг себя собрал.
— Эй, слюни вытри, жених, — появившись из ниоткуда, заявляет Дымов другу и уводит меня. Я едва успеваю всем не очень вежливо махнуть на прощание, в то время как вслед наперебой кричат «пока, Юна» да «всего хорошего».
В гараже, где стоят пожарные машины, довольно зябко и не очень приятно пахнет моторным маслом. Только я будто бы не замечаю этого — смотрю под ноги, потому что ощущаю, как Дым смотрит на меня. Перебираю в голове подходящие фразы, а вслух выдаю, как всегда, полную ерунду.
— А где же столбы, как в американских фильмах, по которым пожарные съезжают? — спрашиваю с улыбкой, вспомнив смешной момент из кино про Бриджет Джонс, но юморист из меня так себе.
— У нас одноэтажная часть, — отвечает прямо в глаза. И вот знаю уже, что он не пытается уязвить или обидеть, но говорит со мной все время так, что чувствую себя размазанной по стенке.
Дым очень силен духом. Пожалуй, сильнее всех, с кем я знакома.
— Ладно, — закругляюсь острить, смотрю на время, которого почти не остается. — Я побегу, поэтому… как у вас говорят? Сухих рукавов?
Только произношу, уже жалею, что ляпнула, Дым снова сдвигает к переносице брови. Я вся подбираюсь. Специально ведь искала информацию в интернете, неужели врут? Не понимаю, но он наступает ближе, а я будто зачарована, не могу сделать ни шагу назад. Даже когда наклоняется ко мне, словно собирается рассказать самый большой секрет на всем белом свете.
— Пожарные не желают друг другу сухих рукавов. Мы не надеваем новые боевки на дежурство, некоторые еще и про маяки доказывают, вон те, которые на машинах, но я заставляю чистить их, а не отлынивать.
Что-то перещелкивает внутри, наверное, из-за его вибрирующего тона. Что-то, отчего накопившееся напряжение вдруг разом стекает в низ живота. В целом букете самых разных ароматов я различаю только его одеколон, Дыма. Улыбаюсь вдруг, потому как ловлю усмешку в уголках губ и теперь понимаю, что он невинно подшучивает надо мной.
— И ты никогда не можешь смолчать, да?
Дым играет бровями в ответ, а я собираюсь уносить ноги. Но перед этим, ведомая каким-то порывом, быстро целую его в щеку. Правда, он в последний момент дергается, и я угождаю прямиком в губы.
Разряд тока волной проходит по телу. Всего одно прикосновение, каких-то жалких пару секунд, а их с головой хватает, чтобы Дым растерялся и я успела ускользнуть от него. Слышу громкий выдох за спиной и лишь усерднее перебираю ногами к выходу.
— В следующий раз не сбежишь, — кричит следом, а я не могу сдержать улыбку.
После время тянется невыносимо медленно. Это самые долгие и скучные три часа моей жизни. Придя в офис и оставшись в приемной наедине с собой, я схожу с ума — маюсь из стороны в сторону, перебираю в мыслях моменты с Дымом, смакую. Это был даже ненастоящий поцелуй, а мне до сих пор кажется, что у меня губы горят!
Едва в офисе заканчивают устанавливать мебель, я прощаюсь с Громовой, срываюсь с места и уже на лестнице опережаю сборщиков. Обратно в часть я не еду — лечу. Прохожие на улице улыбаются мне, хотя погода хмурая, небо в тучах все. Что происходит вообще? Я не поспеваю за ходом собственных мыслей, не могу поверить, принять тот факт, что есть мир помимо нас с Лисой!
Когда захожу в пожарную часть, с трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на бег. Резко успокаиваюсь, потому что не вижу машин — никого нет. Иду прямиком в кабинет начальника забрать Лису, но тот вдруг оказывается закрыт. Тогда возвращаюсь в диспетчерскую, а открыв дверь, резко теряюсь. Потому как внутри очень шумно. Нахожу Лису, та свернулась калачиком на диване, и бросаюсь к ней.
— Мамоська! — чуть не плача, прижав крокодила к груди, она вскакивает и бежит ко мне.
— Что случилось, солнышко?
— Ды-ды-дым обесал меня в соопалк сводить и усол.
Нехорошее предчувствие селится в груди. Я оборачиваюсь и вижу белые лица девушек, особенно Вари. Беру Лису на руки и подхожу к диспетчерам — одна из них как раз ведет по телефону разговор, у второй глаза на мокром месте.
— Что случилось, Варь?
— Беда пришла, — шепотом отвечает.
В этот миг все теряет смысл, потому что я слышу шум двигателей. Как в тумане, выбегаю вперед девушек к воротам. Смотрю, как заезжают машины, как из них медленно выбираются пожарные с понурыми лицами, все перепачканные сажей.
Что-то случилось, я отчетливо понимаю, что произошло страшное, но волнует меня только одно: где Дым? Почему я не вижу Дыма?
Глава 16
Дым
Cavale — Burst into Flames
Ступени под ногами будто в тумане. Я прыгаю через одну или две, спотыкаюсь и чуть не падаю. Поднимаюсь и снова бегу. Не чувствую боли в лодыжке, не чувствую ничего. Бегу вперед, наверх, потому что знаю — нужно бежать.
Перед отделением реанимации меня тормозит мама. Я обнимаю ее, но не чувствую ни теплоты, ни слезы, которые ей вытираю.
— К нему не пускают. — Она чуть не задыхается от всхлипов. — Федя, Федечка, ты прямо с вызова сорвался?
Я запрещаю себе думать про вызов, но вспышки в голове уже напоминают о той боли и грязи.
— Как отец?
— Он разговаривал со мной по телефону, обещал приехать раньше, потому что в академии отменили пару, и вдруг… вдруг… он стал задыхаться. Он издавал такие звуки, боже! Я так испугалась, сынок!
Мать трясется вся, обнимаю ее снова, разгоняя собственных демонов. Глажу по спине, успокаиваю. Потому что отлично понимаю, как тяжело ей справляться, как сложно каждый день изображать, что все прекрасно, но не забывать, что в любой момент это может измениться.
Отцу ведь не давали больше двух лет, а он прожил четыре. Это уже чудо! Мы должны быть за него благодарны, но нам, жадным человеческим существам, всегда мало! Хотим больше, требуем еще и еще…
Его лечащий врач, которого я вижу чаще, чем родственников из деревни, появляется через полчаса. Он обещает разузнать все и вернуться к нам, а я не могу ни сидеть, ни стоять — меряю шагами периметр. Хватаюсь за любую мысль об отце, чтобы не возвращаться в еще больший ад, который сегодня меня настиг. Замечаю боковым зрением, как с места вскакивает мама, спешу к ней.
— Как он, Степан Иванович? Не молчите! — вцепившись в воротник медицинского халата, требует ответа.
Мне приходится ее успокоить. Степан Иванович не из тех, кто будет врать.
— У него был плевральный выпот, вокруг легкого скопилась жидкость, — спокойно и рассудительно объясняет нам, как неразумным детям, но мать в данную минуту очень на такого ребенка походит. — Жидкость откачали, сейчас он на аппарате и стабилен. Будут наблюдать, чтобы не допустить повторного приступа.
— Ему хуже, да? Почему ему стало хуже? Нужен новый курс химиотерапии? — мама сыплет вопросами без ответа, который легко прочитать на лице врача.
— Обсудим это, когда он придет в себя. Сейчас вам нужно успокоиться и отдохнуть. Саш, — зовет он медсестру, — дай Анастасии Сергеевне воды. А с вами я могу поговорить? — спрашивает, как только маму уводят, а мы остаемся один на один.
Спрашивает, потому что именно я всегда слушаю правду, которую фильтрую для матери по указанию отца. Спрашивает, потому что в случае чего именно я буду решать его судьбу.
— Как он? — сразу к делу перехожу я. Лучше сорвать этот пластырь одним махом. — Ему и правда понадобится новый курс химиотерапии? Он ведь плохо перенес прошлый.
— Вы правы, сейчас он очень слаб для химиотерапии.
— Тогда что? Операция?
Нет. Уже по лицу понимаю, что ответ «нет».
— Опухоль неоперабельна. Проведение операции на данном этапе невозможно.
— И что теперь?
Ничего.
— При последнем обследовании метастазы обнаружены в лимфатических узлах, печени и надпочечниках, — сообщает мне то, что я всегда боялся услышать. И нет, я не о метастазах, я о том, что отец скрыл этот факт и от меня, а значит, все по-настоящему плохо.
