class="p1">Я засовываю ее обратно в книгу и кладу ее на кровать, а затем наклоняюсь и достаю из-под нее коробку. Открыв крышку, я обнаруживаю стопку этюдников
5 и карандашей, а также состаренные акварельные краски и ручки. Я перелистываю первую книгу и вижу бесчисленные платья, созданные ею: одни яркие и красивые, другие темные и короткие, модели в них нарисованы с легкостью и совершенством. Я открываю следующую книгу и вижу нижнее и ночное белье, а за ней — обувь. Девушка была художником и начинающим дизайнером, если судить по всему.
У нее не было высшего образования, и, судя по ее личным делам, она бросила школу задолго до окончания, но у нее был нераскрытый талант и потенциал.
Я кладу все это обратно в коробку вместе с книгой, поднимая ее с пола. Перед тем как уйти, я беру из кроватки плюшевое животное и забираю его с собой.
Глава 16
Амелия
Впервые я взяла в руки карандаш, когда мне было четыре года. Когда я росла, мне не разрешали делать обычные вещи, которые делали другие дети, я даже не знала, как держать ручку, пока не пошла в детский сад, потому что мне никто никогда не показывал. У меня не было ни строительных блоков, ни игрушек, ни мелков, ни фломастеров для рисования. В тот первый день, когда я вошла в класс государственной школы, заполненный другими детьми, я впервые получила опыт игры с предметами и общения со сверстниками.
Люди говорили мне, что я не могла помнить этого, по крайней мере, не в таких ярких деталях, и все же я помнила каждую минуту того дня. Те звуки отличались от звуков удушья и кашля, криков и плача. Смех до сих пор время от времени раздается в моей голове, это был такой странный звук для моих маленьких ушей, но только сейчас я поняла, что это была радость, тогда я не имела представления, что он означает. В то время в своей невинной головке я полагала, что другие дети, которые кричали от счастья, испытывают боль. Наверное, когда-то в очень раннем детстве я смеялась, но не тогда и уж точно не после этого.
Я сидела в углу комнаты, пока другие дети прыгали, кричали и бегали, а я наблюдала. Другие дети, там были другие дети, такие же, как я. Но они совсем не были похожи на меня. Теперь я это понимаю.
Единственная причина, по которой я оказалась в этом классе с учителями и детьми моего возраста, заключалась в том, что моя мама получила какой-то городской чек, который покрывал расходы. После первой недели мне стало легче.
Учителя, такие добрые на вид и нежные на ощупь, выманивали меня из моего укрытия в углу, пока им не удалось усадить меня за стол с другой маленькой девочкой. Она была в очках и с веснушками по всему лицу. Большие голубые глаза и длинные хвостики — это все, что я могла о ней вспомнить. Как ее звали, я уже не помню.
Перед нами обеими положили по листу абсолютно белой бумаги, поставили посередине горшочек с карандашами и сказали рисовать.
Девочка сразу же принялась за дело: ее маленькая рука нырнула в горшочек с цветными карандашами и достала зеленый, а я просто уставилась на нее. Я наблюдала за ней, пока она царапала по бумаге, и была заворожена тем, как цвет появляется на бумаге из того, что я считала просто палочкой смешной формы. Мой взгляд остановился на горшке, на радуге цветов, и я выбрала оранжевый. Он странно ощущался в моей руке, как будто мои пальцы просто не могли его правильно держать. Он выскальзывал, падал и скатывался со стола больше раз, чем я могла сосчитать, но в конце концов мне удалось взять его в руки, и я приложила его кончик к бумаге. И я провела им по бумаге. Я не нарисовала ничего, кроме цветных линий и странных фигур, но я делала впервые за свои очень короткие четыре года жизни.
Мне было хорошо.
Мне понравилось.
И на следующий день, когда мама привела меня туда, даже не дождавшись, пока я зайду внутрь, я взяла другой карандаш и продолжила. Я продолжала это делать каждый день, пока у меня не накопилась целая гора бумаги с моими рисунками. Я перешла от рисования линий и фигур к рисованию цветов и зданий, все это было так хорошо, как только может быть у ребенка, но я рисовала глазами, видела перед собой картинки, училась, обретала уверенность в работе с карандашом, с цветом и бумагой.
Ощущение освобождения. Как будто вся моя энергия устремлялась к этому простому белому листу, лежащему передо мной.
И по мере того как я росла, я продолжала рисовать, всю младшую и среднюю школу, а затем и среднюю школу, где я могла изучать искусство и совершенствовать свое мастерство под руководством других людей, обладавших огромным талантом в этом деле. Именно там я обнаружила свою любовь к моде.
Я смотрела передачу за передачей, документальные фильмы, читала книги. Мне нравились детали, стиль и то, что это не просто рисунок, это часть тебя, то, что тебе нравится, то, что ты воспринимаешь и превращаешь в красивые платья, юбки и туфли. Я хотела поступить в колледж.
Конечно, это было только мечтой. Для такой, как я, это никогда не было реальностью.
Я знала это задолго до смерти матери и еще долго после, но горькое разочарование навсегда осталось на моем языке.
Прошло уже немало времени с тех пор, как я взяла в руки карандаш и приступила к рисованию. Я сомневалась, что можно потерять сноровку, но, глядя на свои пальцы, это только подтверждалось. Я не могла представить себе бальных платьев и нижнего белья. В последний раз вдохновение посетило меня, когда я была еще беременна Линкольном, после того как я сбежала от отчима и начала самостоятельную жизнь. У меня было не так много, но я была свободна, и этого было достаточно. Я создавала рисунок за рисунком, читала и смотрела, как люди оживляют их с помощью иголок и ткани, и хотела научиться этому искусству дальше или даже найти кого-то, кто бы занимался этим вместе со мной. Но тут родился Линкольн, и сокрушительная реальность моей жизни снова обрушилась на мои плечи.
Я не была свободна.
Никогда не была свободна.
Не прошло и недели после появления на свет моего сына, как отчим снова стал появляться и требовать
