— Свет, ты сама всё понимаешь. А я просто свихнусь, если прямо сейчас не узнаю. Будто мне и без того мало головной боли. Просто… согласись, на Алексеева это совсем, совершенно не похоже. За всё время, что мы тут работаем, он дольше чем на день никогда не пропадал.
Я зря стала проговаривать свои наблюдения вслух — так они обретали отчётливую форму, звучали ещё убедительнее, ещё страшнее.
— Понимаю. Лиль, я всё понимаю. Езжай, — она отошла к стойке, забрала с неё мой несостоявшийся в обед. — Я это в холодильник пока положу. Вернёшься и пообедаешь.
Она посмотрела на меня очень пристально.
— Ты ведь вернёшься, верно?
— Само собой. Рабочий день в самом разгаре.
Подруга вскинула к глазам запястье с часами:
— Так, если через час я от тебя весточки не получу, я на офис Ахматова полицию натравлю.
Невзирая на всю нервозность, я умудрилась коротко рассмеяться.
Полицию надо было вчера вызывать. Прямо к нам на дом. Потом что происходившее вчера ночью на кухне иначе как преступлением против здравого смысла не назовёшь.
Совершенно неуместные воспоминания…
— Обо мне не беспокойся. Серьёзно, Свет, обо мне стоит меньше всего беспокоиться.
— Неужто? — подруга окинула меня выразительным взглядом. — Ты, Лиль, конечно, и в пять утра после целой недели беспробудной гульбы будешь выглядеть красоткой, но…
Да знала я, знала. Бледность, тусклый взгляд, тени под глазами от недосыпа. Вот уж где красотка, ничего не скажешь…
— Не критично, — я сунула телефон в сумку и поправила лацканы пиджака. — Это всё поправимо. Мне только нужно узнать, поправимо ли всё в случае с Алексеевым.
— Ну, бог в помощь, — Света отправилась в подсобку вместе с обедом. — Но я не шучу. Жду час и вызываю подмогу.
Вот так полетели к чертям все мои намерения забыть о вчерашнем, начать поиски съёмкой квартиры и планирование своего ближайшего будущего.
Всё собою затмила тревожная информация от Милованова.
Из-за перманентного стресса работавшее на всю катушку воображение рисовало инфернальные картины.
В итоге наименьшим злом мне уже начинало казаться банальное избиение.
И я знала, если это случится, Герман ни за что не будет скрывать того, что натворил. Не будет замалчивать, не будет отнекиваться и прятаться от ответственности. Он примет последствия с гордо поднятой головой. Потом ещё заявит, что Алексеев недостаточно получил. Что стоило лучше стараться.
В вопросах утверждения власти Ахматов предпочитал открытость, и все его намерения, все его действия отличала прозрачность. Да, это я. Я это сделал. Потому что это моё право — право сильного. Я отстаиваю, я защищаю, я беру своё.
А меня он по-прежнему считал своей.
Вчерашний случай на кухне это доказывал.
При том что поцелуй в своём кабинете сам же окрестил ошибкой, которая не повторится.
Какие ещё тут могли быть выводы кроме тех, что напрашивались? Холодным разумом там и не пахло. Он действовал, полагаясь на то, что чувствовал и переживал.
А это опасно. В первую очередь для тех окружающих, кого Ахматов мог причислить к виновным в своём состоянии.
«Ты слишком строга, — возразил моим мыслям невидимый некто. — Он никогда не позволял себе ничего, за что его можно было бы считать откровенно жестоким. Он знает, что за подобное ты его никогда не простишь».
Я усмехнулась этому неожиданному возражению, поймав в зеркале заднего вида любопытствующий взгляд таксиста.
Думаю, сейчас мы с Германом слишком далеки от той точки в наших с ним отношениях, когда его действительно тревожила перспектива быть мною непрощённым.
Проблем с пропуском на главном ресепшене не возникло. Я пересекла громадный холл офисного здания, поднялась на тринадцатый этаж, свернула налево, ко входу во владения генерального, но дверь оказалась закрытой.
Я нахмурилась, взглянула на часы.
Время обеда давно миновало.
Хотя большим начальникам закон обычно не писан.
Но ведь и секретарша отсутствовала — двери в приёмную оказались закрыты.
И я уже развернулась, чтобы отправится на поиски хоть кого-нибудь, кто пролил бы свет на ситуацию, когда завидела в коридоре ещё одного посетителя — ко мне приближалась рыжеволосая дрянь.
Марина Игнатьева.
Глава 38
Избежать нежелательной встречи было попросту невозможно. Завидев меня, она ни на мгновение не замялась, не замедлила шаг. Даже, кажется, сильно не удивилась.
Наши взгляды встретились, и на алых губах заиграла плотоядная усмешка. Во взгляде — ни следа неловкости или, упаси боже, стыда за всё, чему я стала свидетельницей.
Будто ничего и не произошло.
Мне почти до отчаяния захотелось, чтобы в коридоре появился ещё кто-нибудь. Чтобы наш неминуемый диалог прервали, чтобы ему помешали.
Но чуда не произошло. Пора бы вообще прекращать на чудо надеяться. Слишком ненадёжное это занятие — уповать на вмешательство высших сил, когда ощущение такое, будто эти самые силы и толкают всю твою жизнь к неминуемому краху…
— Лиля? — Игнатьева бросила взгляд на двери приёмной. — Привет. Что ты тут делаешь? Тебя что, в приёмную не пустили?
В последней фразе было столько нескрываемой насмешки, что у меня на мгновение от такой наглости даже язык отнялся.
— В приёмной никого нет, — ледяным оном отозвалась я, и не подумав здороваться.
— Хм, — рыжая стерва покрутила в руках пачку папок, которые явно планировала передать в приёмную Герману.
Или, может быть, папки были только предлогом. Может, они договорились встретиться в его кабинете после обеда, чтобы…
— И как давно ты здесь стоишь?
— Для тебя подобное в порядке вещей? — меня совершено не интересовали ни долгие вступления, ни пустопорожние беседы. Уж точно не с той, кого я застукала в постели с собственным мужем.
На мой вопрос Игнатьева недоумённо моргнула, приподняла идеально подведённую бровь:
— О чём ты? Приносить документацию начальству?
— Спать с начальством, — подкорректировала я.
Светлый взгляд сделался откровенно хищным. Стоило отдать ей должное — Игнатьева была настолько высокого о себе мнения, что не обременяла себя ложью в общении с теми, кого считала во всех отношениях ниже себя.
— О, ты об этом… Знаешь, нет. Нет, не в порядке вещей. Обычно я не смешиваю личную жизнь и работу.
Мои ногти впились в ладони, но я заставила себя продолжать. Мне нужна информация. Нужно знать, что скажет она, раз уж Герман принялся убеждать меня в своей невиновности.
— Обычно, — эхом отозвалась я. — Какая прелесть…
Игнатьева томно повела плечами, явно наслаждаясь своим превосходством в разговоре.
— Лиля, при всём уважении…
— Уважении? — истерично всхлипнула я. — Марина, да как тебе не стыдно подобное говорить? После… после всего, что я видела…
Голос мой начинал предательски подрагивать, и за это я себя до глубины души ненавидела.
Какой же контраст мы всё-таки сейчас составляли! Собранная, холодная, уверенная в себе красавица и дрожащая, едва не хлюпающая носом простушка, вообразившая, что сумеет влиться в этот чужой мир людей, чьё эго по своим размерам может тягаться только с суммами на их банковских счетах.
— Ну хорошо, — Игнатьева, конечно, не собиралась меня щадить, — если ты просишь отмести любое притворство, даже если это притворство продиктовано правилами хорошего тона…
— Лезть в постель к женатому мужчине тебе тоже хороший тон диктовал? — не выдержала я.
В светлых глазах засветился триумф — она за секунду меня надколола и теперь с удовольствием наблюдала, как я иду трещинами и рассыпаюсь, расклеиваюсь у неё на глазах.
— Это очаровательно, — промурлыкала она. — Так мило, что ты считаешь его законно своим. Женатый мужчина… Нет, это и впрямь забавно.
Она окинула меня долгим взглядом:
— Тебе ведь известно, что мы с ним знакомы очень, очень давно? Что наши семьи друг другу почти как родные? Что мы, наконец, встречались с ним какое-то время? Ну, конечно, известно. Если ты до сих пор не смогла сложить два и два, я тебе поясню. Такая связь запросто не обрывается. Она может ослабнуть, может на время почти испариться, всё верно. Но исчезнуть с концами? Нет. Это было бы невозможно.
