женственностью. Всегда пшеничные волосы до плеч и приветливое выражение лица с мягкой, понимающей улыбкой, сейчас сменилось на небрежный пучок и потерянное выражение лица. У Миры цвет волос такой же, как у мамы, а вот чертами лица малая пошла в отца, у меня же, наоборот, волосы в папину родню, а черты и мимика мамины.
Аккуратно присаживаюсь перед ней на корточки, смотрю снизу вверх.
— Мам, поделись со мной, расскажи. Я вижу, что тебе тяжело, ты сильно изменилась, — беру ее за руку и несильно сжимаю, — это из-за папы, да?
После моих слов у мамы снова начинают течь слезы, но в этот раз она отвечает:
— Да, Маш, из-за папы. Он…кажется, у него появилась другая женщина.
Закрыв лицо руками, мама сгибается и опирается на колени, а я всем нутром чувствую её боль и сломленность происходящим.
В моей же душе с каждой пройденной секундой разрастается гнев.
За мгновения перед моим мысленным взором проносятся лица Леши, Макса, а потом и папы. Все они мужики и блядуны, которые предали. Ненавижу их, как же ненавижу!
— Уходи от него, — говорю будто не я.
— Что? — смотрит на меня мама неверяще и даже как-то по-новому.
— Мам, зачем он тебе такой нужен? Помнишь, ты же мне говорила, что если не можешь его видеть, то игнорируй и шли в долгое пешее. Вот теперь, видимо, пришло мое время задавать тебе ответный вопрос, почему ты должна это терпеть?
— А как же вы? Маш, мы с папой прожили около двадцати лет вместе, у нас дом, квартира в Москве и машины. Вы в конце концов? Как же я…
— Легко! — поднимаюсь и смотрю на ошарашенную родительницу, — Если он мужик, это еще не повод, вытирать об тебя ноги! Да он, да… — не нахожу цензурных слов просто!
Сволочи, кобели, предатели! В голове полный сумбур и хаос.
— Бабушка звонила, спрашивала, когда мы приедем, — вспоминаю и развиваю эту тему дальше, — а давай вообще уедем отсюда, мам? Мире в сентябре в школу, меня тут ничего не держит, а отец пусть яшкается с кем хочет, ты себе получше найдешь!
На последних словах мама неожиданно рассмеялась.
Смех и слезы сейчас выходили из неё, из её болезненного сердца, которому было плохо из-за поступков папы, а я ждала и наблюдала, как обычный смех перерастает в истерический, а потом медленно идет на спад.
— Ох, Маша, какая же ты у меня…
— Креативная? — приподнимаю одну бровь.
— О да, точное определение, — говорит уже легче, — знаешь, в твоих словах есть зерно истины, надо над этим подумать.
Даа, для всего нужно время. Когда я говорила эту мысль про переезд, думала, что мама над ней посмеется, а оказалось, что прислушалась.
— Я пойду вниз, сварю макароны, — говорю, — а ты когда немного подумаешь, спускайся. Все-таки мы твои дети и хотим кушать. Время обеденное, как никак.
— Ладно, ребенок, иди. Скоро спущусь.
Все еще прибывая в эмоциональном раздрае, выхожу из родительской комнаты и спускаюсь на кухню. Ставлю вариться макароны, делаю бутерброды, а про себя представляю всех троих особей мужского пола и ругаю каждого за собственные косяки, которые по-моему мнению накопились передо мной. После этого становится чуть легче, по крайней мере, до того момента, пока я не выхожу проветриться на территорию около нашего дома и за забором не слышу веселые голоса и не чувствую умопомрачительный запах шашлыка.
Живот урчит, и я не раздумывая, как к себе домой, выхожу из калитки и захожу в соседнюю. Но по мере того, как я приближаюсь к божественным ароматам, я различаю сначала голоса, а потом вижу родителей Макса, самого друга и еще Лину, которую сразу узнаю.
Павел Юрьевич жарит мясо, а тетя Света сидит с парочкой за столом и мило беседует. Видно, что обсуждают что-то забавное.
Понимаю, что мне неприятно. Я то думать забыла об этой девушке, а тут вон, как оказывается, она все эти месяцы была рядом с Горским.
Резко разворачиваюсь и убегаю. Уголки глаз слезятся, но мне важно как можно быстрее покинуть чужую территорию.
Когда я была на кухне и делала обед, проскочила мысль, посоветоваться с Максом и рассказать про своего отца, но теперь уверена, что этого не сделаю.
Отныне мое сердце и мысли для Горского закрыты, и меня точно ничего не держит здесь. Наоборот, даже хочется начать жить сначала, познакомиться с новыми людьми, подальше от всех проблем, которые свалились на меня разом.
Одно я поняла точно, я буду просить маму о переезде и не позволю ей терпеть такое пренебрежение со стороны отца. Теперь он для меня враг и пустое место, как и Тихомиров, и Горский вместе взятые.
— Божечки, Машенька, как же ты выросла! — обнимает меня сухопатая бабушка, а потом следом проделывает то же самое с мамой и Мирой.
Дедушка, дождавшись своей очереди, проделывает тоже самое, что и его жена, и наконец, пропускают нас внутрь дома.
Ласковый ветер треплет мои волосы, в воздухе стоит запах моря, а вдалеке видно, как… Прибой.
Несмотря на удручающие события, что поспособствовали нашему переезду, я была искренне рада находиться в кругу близких родственников.
После маминого признания насчет поступков папы, я закрылась в своей раковине обиды на весь мужской род.
По утрам я также ездила с Горским в школу, а тот вел себя как ни в чем не бывало. За десять минут езды, мы общались крайне мало, и не о чем значительном.
Находясь в эмоционально закрытом коконе, будто гусеница, мне проще было игнорировать Тихомирова, который все также пытался привлекать мое внимание, но я совершенно бесстрастна была к его потугам, потому что то, что я слышала, и то, как он себя вел, говорило за него лучше любых слов.
Я старалась ни с кем не конфликтовать, хотя иногда очень хотелось, была апатична и выжидала момента, когда мама, наконец, созреет на следующий шаг и параллельно готовилась к итоговой аттестации, сдавала внутри школьные экзамены.
Спустя неделю, после нашего разговора с мамой, она снова пригласила меня в их с папой комнату на разговор, и призналась, что хорошо подумала над моими словами, просчитала все будущие развития событий и наконец решилась уйти от мужа.
Отца я за ту неделю практически не видела, мне он бросил как-то вскользь, что он пока поживет в московской квартире, потому что на работе у него очередной аврал и ему стало неудобно добираться домой по пробкам. Я тогда про себя посмеялась — раньше у него
