Ельцова, кажется, остолбенела не меньше моего и всерьёз думала отпустить лифт, но в последний момент шагнула внутрь с каменным выражением лица. И сразу повернулась ко мне спиной. Я стоял, рассматривая ее затылок, волосы, затянутые в тугой хвост на макушке, совсем как в школе, она тогда часто так ходила. Ещё у неё была светло-голубая блузка и темно-синяя юбка. Как сейчас помню, как смотрел на неё в коридоре, хотел подойти, а вместо этого пробегал мимо, дергая за хвост. Тогда мне это помогало, сейчас, боюсь, Ельцова не оценит.
— Надь, — все же сказал я и получил в ответ:
— Нам не обязательно разговаривать, — при этом она даже голову не повернула. Отчеканила холодно, стоя ко мне спиной. Тут и лифт приехал. Я шёл за ней к выходу, наблюдая за хвостом, который качался при каждом шаге, и думал, может, стоит ей сказать все, как есть? И сам не знал, а как есть? Я должен что-то решить, но не могу.
На капоте моей машины сидела Маринка, закинув ногу на ногу, в коротких шортах и майке, красивая, сексуальная. И совершенно не интересная мне сейчас.
Удивительно, я ведь реально первый месяц дико переживал, второй — скорее по привычке, третий и вовсе забыл о Маринке, потому что Надька и Фостер заняли все мои мысли. Каждый по-своему.
Хорошо Фостеру, он в Америке, я бы тоже сейчас был не прочь куда-нибудь укатить.
Надька Маринку, конечно, видела, и я только поморщился, понимая, что не прибавляю себе плюсов. Моя бывшая подруга, спрыгнув с капота, подошла и потянулась с поцелуем, я успел отвернуться, так что он пришёлся на щеку.
Надька шла все той же уверенной походкой прочь, и конечно, не видела ни меня, ни Маринку, ни поцелуй. Я вдруг подумал: вот так уверенно она возьмёт и уйдёт из моей жизни. Перестанет отвечать на выпады, закончит нашу войнушку, все закончит между нами. И хрен я с этим что сделаю.
— Может, в торговый центр? — поинтересовалась Маринка, усаживаясь на переднее сиденье. Я покосился недовольно.
— Думаешь, мне охота после рабочего дня шататься по магазинам?
— Брось, Макс, мы ненадолго.
Я поехал в «Галерею». Проще было согласиться, чем пререкаться.
— Давно ждёшь? — задал вопрос. Все-таки я на полчаса позже вышел.
— Не очень. Макс, я останусь сегодня у тебя? А то у Ирки уже неудобно.
Я сжал руль. Очень хотелось сказать нет, но в итоге молча кивнул.
Маринка родом из Вологды, приехала в наш город шесть лет назад, само собой, снимала жильё. Познакомились мы на работе. Я тогда заканчивал деятельность айтишника, а она пришла в фирму секретарем, роман закрутился быстро, через два месяца Маринка уже жила у меня, работу бросила, занималась, как она говорила, нами. Пока мы ей не надоели, и она не укатила в далекую Индию. Жаль, просветление ее так и не настигло.
Когда мы, наконец, оказались дома, я мечтал только о душе и кровати. Но Маринка пошла в наступление, прижав к стене и начав целовать.
— Я устал, — сказал коротко. Она тут же опустилась на колени, расстегивая брюки.
— Марин, — я поднял ее за плечи, — давай договоримся: мы не пара. Я ещё ничего не решил.
Она только глазами хлопала. Я смотрел на неё и думал: что я в ней нашёл? Ну симпатичная, горячая, но больше ничего. Не особенно умна, жадная, зацикленная на себе.
Отстранившись, отправился в комнату, когда услышал:
— Это из-за твоей Надьки?
«Твоей» почему-то было приятно слышать, только вот она не моя. Я обернулся, Маринка добавила:
— Вы же вроде друг друга терпеть не могли? Или от ненависти до любви один шаг? И даже муж не помеха оказался?
Врезать бы ей сейчас за то, что Надьку унижает, но я молча ушёл в комнату, закрыв дверь. Рухнул на кровать и уставился в потолок, да сам не заметил, как уснул.
Следующий день был копией вчерашнего, только Надьки в лифте и Маринки на капоте не было. Первой не хватало, второй был избыток. Я представил, как она сейчас встретит меня в квартире, и понял: не хочу.
Потому поступил, как решительный мужчина — поехал к родителям.
Отец был у Ельцовых, мама хлопотала по дому. Увидев меня, совсем не удивилась. Сложив на груди руки, сказала:
— Я все знаю, Надя рассказала.
Я застыл. Неужели Ельцова настолько с ума сошла, чтобы предкам все поведать? Но тут мама добавила:
— Маринка твоя вернулась.
Я перевёл дух, проходя к столу.
— А у вас тут кормят? — спросил, поцеловав ее. Мама, покачав головой, кивнула на стул и принялась подогревать ужин.
— Максим, — сказала, поставив передо мной тарелку с пловом и усевшись напротив. — Почему ты не прогнал эту девицу в шею?
— Мам… — начал я, но она прервала меня.
— Только не надо считать меня за дуру. Надя сказала, что просто ночевала у тебя, но мы с Наташей все видим. И уж точно не из-за Олега она ночью плакала. Мне стыдно за тебя, сын.
— Надя плакала? — я так и застыл с вилкой в руках.
Стало как-то слишком неприятно, кольнуло в груди. Совесть это, что ли? Я представил плачущую Надьку, почему-то она в моих мыслях прижимала к себе подушку. Видение было таким ярким, что захотелось врезать самому себе. Она из-за меня плакала. А из-за мужа нет, растеряна была, подавлена, но не плакала. Это что-то значит?
— Максим, — вырвала мама из мыслей, заставив посмотреть на неё, — ответь мне, почему ты выбрал эту девицу вместо Нади?
Вздохнув, я отложил вилку и сказал:
— Марина беременна.
Мама как будто не удивилась.
— А ты уверен, что это твой ребёнок?
— Мам, — снова протянул я, она снова перебила.
— Максим, да ты же святая простота, дальше своего носа не видишь. Она девять месяцев может с животом из подушки проходить, ты не поймёшь.
— Мам, я не настолько дебил.
— Настолько, милый мой! Профукал Надьку, как пить дать!
— Да с чего ты взяла, что мне вообще нужна Ельцова? — разозлился я.
— Матери не ври! В глаза посмотри и скажи: любишь Надьку?
— Мам…
— Быстро: да или нет.
— Да, — бросил я, не подумав, и сам обалдел от сказанного.
Любить это же не за хвост дергать, это совсем иначе. А я так просто взял и сказал, что люблю. И даже внутренних противоречий не испытал.
— Молодец, — мама похлопала меня по руке, я уставился на неё, — Надька тебя тоже любит.
— Она так сказала?
— Да кто ее спрашивать будет? — отмахнулась мама. — Главное, ее вернуть.
— Мам, Маринка беременна. Я не могу бросить ребёнка.
— Пусть докажет, что он твой. И зачем бросать? Купим ей квартиру, назначим месячное жалование.
— Ребёнок должен расти в семье, — твёрдо сказал я. Мать вздохнула. Мы помолчали.
— И что ты думаешь делать?
— Не знаю.
Мы ещё помолчали, а потом мама сказала:
— Иди-ка ты отдохни.
И я пошёл, принял душ, залёг на кровати с книгой, но не читал, думал о Наде. Чем она сейчас занимается, интересно? Сидит в квартире тоже в одиночестве? Как все нелепо. Я должен с ней поговорить. Но что скажу: моя бывшая беременна, а я не знаю, то ли мне на ней жениться, то ли с тобой быть. Лучше бы Надька была беременна, честное слово. Господи, что за мысли в голову лезут? На мгновение я представил Ельцову с гигантским животом и даже усмехнулся. А потом испугался. Не того, что такое могло быть, а как раз того, как спокойно об этом думаю. Когда Надя убежала, а я вернулся к Маринке и она выдала эту новость, я был совершенно не готов. И сейчас не готов. Я не против детей, нет, но я не хочу иметь их с Маринкой. Головой понимаю, что брак наш вряд ли можно будет назвать счастливым, но ведь ребёнок не должен страдать из-за того, что у него такие родители?
Как она вообще залетела, блин! Забыла таблетку принять. Как?! Будильники, напоминалки на что? Если такая дура, на лбу напиши, чтобы всегда помнить.
На самом деле понимал, что Маринка не виновата, я сам виноват. В любви клялся, обещал ждать, просил остаться. А тут ещё ребёнок…
Мне же хотелось одного: схватить в охапку Ельцову и уехать подальше. Ну что за невезуха такая, а?
Утром позвонил Фостер. Я немного напрягся, потому как был уверен, что он в Америке, да и с чего ему звонить мне в девять утра в среду? Оказалось, он летит куда-то через Москву, решил денёк провести в столице. Счастливый человек, этот Фостер. Предложил приехать к нему вместе с Надей.
