Макс наклоняет голову и целует меня. До мне доходит тогда, когда его язык проникает в рот. Его язык касается моего языка, щекочет нёбо и одновременно поглаживает губы.
Я несмело охватила его за шею. Макс тут же прижал меня к себе ещё ближе и увеличил напор. От его близости по моему телу не переставая бегали мурашки и кружилась голова.
Вниз животы заныло, грудь сдавила от тоски по его близости. Мне было его мало.
Не знаю откуда я взяла сил оттолкнуть его от себя, но я этого сделала.
— Арин…
Я оттолкнув его, сама сделала несколько шагов назад, тяжело дыша.
— Просто подпиши заявление и все. А если не подпишешь, я все равно не буду приходить на работу, и тебе придется меня самим уволить, за не соблюдении правил, — добавила я, перебив его. — А про деньги… Я все равно их верну, не переживай по этому вопросу, — произнесла я, и разворачиваюсь на каблуках чтобы быть подальше от него.
16 — глава
Проходили дни, приближая волнительный день все ближе и ближе.
— Не переживай ты так! Все пройдет хорошо, — уже с утра начала успокаивать меня Алиса.
— Ага…
— Врачи уверяет, что операция пройдет хорошо и у твоей мамы высокие шансы!
— Ага…
— Арина! — крикнула она, возвращая меня с небес.
— Что?
— Знаешь сколько беременных женщин отдали бы, чтобы не чувствовать токсикоз?
— Ну наверно большинство…
— Тебя тошнит раз в неделю — это ещё максимум, но у тебя вкусы очень спецэффектичный.
— Я здесь причем? Все претензии к нему, — я тихонько тыкнула живот указательном пальцем, и одновременно откусывала большой кусок мясного пирога. — М-м-м… — довольно протянула я, закатив глаза от удовольствия.
— Давайте сегодня мы будем кушать то, что и Арина, — предложила Катя, садясь рядом со мной.
— Не думаю что ты согласишься, когда узнаешь, что она хочет.
— А что ты хочешь? — спросила Катя, и они оба повернули головы в мою сторону.
— Ну — у… — я перевела взгляд на часы, которые висели над дверью и задумалась. По своей вечной привычке я провел языком по верхнему ряду зубов и заглянула на них.
— Я хочу рыбу… Запечённую, и с клубничным джемом, — рот сразу же наполнился слюной, стоило только представить.
— Э-э… — они оба затихли, смотря на меня как на идиотку.
— Если все беременные, кушают такую еду, то я не хочу быть беременной — когда выросту, — сморщив свое маленькое личико, произнесла Катя. Мы с Алисой усмехнулись от ее слов.
— Не все беременные такие, просто у некоторых… — Алиса глянула на меня. — Вкус спецэффектичный.
— Так мы будем рыбу с малиновым джемом? — спросила я.
— Да… — сколько же усилии приложила она, чтобы не сморщить лицо.
— Ты как? — спросила я, держа ее руки, которые похолодели от страха.
— Бывало и по лучше, — тускло произносит мама, переводя взгляд на цветы, наблюдая как лепестки тюльпан тянулись на солнце.
— Смотри внимательно. Тюльпаны — это единственные цветы, которые продолжают расти после того, как их срезали. Они тянутся к солнцу, ищут его, открываются ему навстречу. Будь как этот цветок, тянись к жизни, мам.
— Где ты вообще нашла тюльпаны зимой?
— Да наша соседка тетя Зина, занимается высадками домашних условиях.
Мама глянула на меня, а ее глаза были наполнились слезами.
— Эй, ты чего? — я тихонько, нежностью схватила ее за подбородок. — Если я скажу «не переживай», я знаю, что это никак не поможет тебе, и не успокоит. Просто знай, что мы рядом и все.
— Прости меня… — тихо прошептала мама. — Зато что не дала достаточно любви и ласки в детстве…
— Не смей говорит так как будто ты прощаешься! — не выдержав, я чуть повесила тон. Моя нижняя губа подрагивала от злости, от того что она уже теряла надежду, даже ничего не начав…
— Солнышко… — сколько же тепла было в этом слове.
Нас перебивает тихий стук дверь, и мы с мамой переворачиваем головы в сторону шума.
— Пора… — сообщила Лариса нам, затаив дыхание.
Пора…
Вот уже третий час, мы сидим в ожидании перед операционной.
— Вот, поешь, — Алиса протягивает мне еду.
— Я не хочу есть, — кажется, мой голос совсем затих, и был еле слышен.
— Ты ещё ничего не ела, — произносит Лариса, которая сидела рядом со мной. — Сидя здесь, голодая, ты ничем не поможешь ей. Поешь, — говорит она, не отводя взгляда от красной таблички, которая висела над операционной.
— Арина, — зовёт меня Алиса, когда я переворачиваюсь к ней, она глазами указывает на мой живот, говоря «подумай о ребенке»
Черт.
Когда волнительный день приближался, аппетит пропадал. И так уже продолжается несколько дней. А ребенок? Нельзя забывать о нем.
Согласно киваю ей, беря у нее бутерброды и откусываю кусочек. Не чувствуя вкуса, прожевав его, я глотаю и ту же секунду организм выталкивает его обратно.
Быстро встаю с места и рванула в уборную. Избавившись от остатков еды, я ополаскиваю рот холодной водой.
— Дерьмо… — комментирую я, глядя на себя.
Внутренние концы бровей приподняты и сведены к переносице, глаза слегка сужены, а уголки рта опущены. Кожа до ужаса бледная, черные круги под глаза, как у панды.
Умываюсь ледяной водой — лицо, не забыв и про шею. Пытаюсь, привести себя в порядок, но получается так себе.
— Тебя стошнило? — спросила Лариса, когда сажусь на свое место. Между Ларисой и Алисой.
— Да…
— Плохо…
— Ага…
Лариса не отводит свой напряжённый взгляд от операционной. Ее брови приподняты и слегка сведены к переносице, в результате чего горизонтальные морщины в центре лба становятся глубже, чем по краям. Глаза широко открыты, верхнее веко чуть слегка приподняты. Углы рта оттянуты вниз, губы были чуть приоткрыты. Ей было страшно, как и мне.
Через полчаса, которые прошли как в гробу, из операционной выходит медсестра. Мы все одновременно вскакиваем с места.
— Как она?
— Все в порядке?
— Почему так долго?
— Как ее состояние?
— Все прошло успешно?
Мы все втроём окружили ее, задавая вопроса, которые мучали нас все эти четыре часа.
— Извините, дамы, но я не могу ничего сказать, я должна идти, — эти словами она бегом направляется в другой корпус.
Я больше не выдерживаю сиденья на одном месте. Проходит пятнадцать минут, как я бродила туда — сюда, к нам возвращается медсестра, только не одна, а с подкреплением.
Через полчаса к нам выходит сам врач.
— Как она? — мы все одновременно спрашиваем его. Он вытирает свой потные бусинки на лбу одноразовыми салфетками. Захар Дмитриевич, был весь в напряжении.
— Сейчас я не могу ничего сказать, — он резко стягивает маску с лица и судорожно пытается что-то найти в карманах. Наконец, находит свой мобильник и набирает чей — то номер. Три… Четыре… Пять…
— Пришлите Герасимовича, живо! — и отключил мобильник.
Что происходит? У мамы осложнения?
— Что происходит? — за ничего не ответив нам, он обратно надевает маску и заходит в операционную.
— Я читала что операция пересадка сердце проходит примерно 3 — 10 часов. Что все зависит от осложнений, — тихо произнесла Лариса, кусая нижнюю губу.
— И что ты хочешь этим сказать? — спрашивает Алиса за меня.
— Может у маму все плохо и она может…
— Не смей! — повышаю я голос.
— Мы сначала понимали что риск все равно есть!
— Не говори так… — с глаз скатывается слезинка. Мне хочется убежать или спрятаться. Не надо…Я и так потеряла любимых людей. Прошу, пусть у мамы все будет хорошо.
Вся эта напряжённая обстановка, давит на меня, душит.
Не сразу замечаю что творю. В помещении, кажется, закончился весь кислород. Мне было не в чем дышать. Судорожно пытаюсь вздохнуть, но никак не получается.
Принялась дышать, как было написано в книге для беременных. Это помогло только когда я покидаю операционный отдел.
Я потянулась к сумке, но вспомнила, что забыла его. Как же не во время! Неожиданно внутренности опалило нестерпимой болью. Между ног заструилась что — то теплое и липкое. Я со страхом провела рукой по брюкам, мои пальце окрасились кровью. В душе нарастало паника, мне хотелось крикнуть от страха. А боль не переставал настигать.
