Но теперь…
Азат, судя по виду его, спокоен и уверен, что нас вытащат. И гладит меня. На руках держит. А до этого целовал… И… И мне горячо от его ладоней.
И о чем я вообще думаю?
И пить хочется…
Как только начинаю думать об этом, осознаю, что пить хочется все сильнее, настолько, что в горле пересыхает.
Сглатываю.
Азат, до этого спокойно и как-то медитативно гладящий мою спину, замечает это.
– Пить хочешь?
– Да.
– Сейчас… Тут, немного дальше, есть подземный ручей, не должен пересохнуть… Я наберу воды.
Мысль, что он сейчас опять уйдет, ужасна, продирает дрожью по телу, но я не повторяю недавнюю глупую сцену.
И, сжавшись, спокойно встаю, позволяя Азату подняться.
– Храбрая девочка, – тихо говорит он, берет с сундука ковшик, затем подходит ко мне и, приподняв за подбородок, мягко целует.
И я опять позволяю, не сопротивляюсь. Поцелуй обжигает сладостью и одновременно горечью. Так странно. Так… Непонятно.
– Не бойся, я очень скоро, – оторвавшись от меня, Азат проводит большим пальцем по нижней губе, смотрит внимательно и, поколебавшись, выходит из пещеры.
А я смотрю ему вслед… И думаю не об опасности, которой мы тут подвергаемся, а о том, почему мне приятны его поцелуи. И что изменилось за каких-то полчаса…
Странный способ забыться, отключиться от ужасной реальности. Как психолог, хоть и будущий, я понимаю эти механизмы. Они довольно интересны.
Если, конечно, не испытываешь их на себе…
Азат возвращается и в самом деле быстро.
Приносит полный ковшик вкусной, ледяной воды.
– Вот, пей, но по чуть-чуть, она тут с ледника прямо.
Я пью, а Азат смотрит на меня и улыбается.
– Хорошо, что вода есть. Надо посмотреть, что там с дошиком, который мы сюда таскали с братьями.
– Дошик? – не понимаю я.
– Да… Это… Такая лапша быстрого приготовления… У вас нет, что ли?
– Эмм… Есть, наверно… – я припоминаю давно виденную рекламу, – просто мама никогда… И в маркете я не видела…
– Какая ты… Европейка, – белозубо улыбается Азат, – а мы с братьями покупали специально сюда. Сначала консервы тут были, да заготовки бабушкины… Но они столько не стоят, точно, да и не очень удобно. А дошик – заварил водой кипяченой – и все.
Я только киваю. Разумно. Вообще, судя по обстановке и по подготовке, мальчишки были очень продуманные.
Азат, между тем, начинает рыться в сундуке.
– О, пять пачек! – усмехается, – это на тот случай, если спасатели будут долго разбирать завал.
Я, до этого спокойно разглядывающая стены пещеры, при его словах снова думаю о нашем шатком положении и, зябко вздрогнув, присаживаюсь на пыльный мат.
Он уже, собственно, не такой пыльный. Мы его своей одеждой обтерли.
– Эй, – Азат, бросив яркие пачки с лапшой, подсаживается рядом, обхватывает за плечи, – ты чего? Вообще не думай! Нас вытащат!
– Да, конечно… – послушно соглашаюсь я, – конечно…
– Давай лучше приляг, – Азат снимает с себя куртку, сворачивает и кладет в изголовье мата, – уже темнеет, наверно. Чего волноваться впустую? А, когда за нами придут, я тебя разбужу…
Я ложусь на мат, голова кажется тяжелой и гулкой. Наверно, и правда, лучше полежать… Просто полежать, я, конечно, не усну…
Азат опять роется в сундуке, а я смотрю на его мощную спину, обтянутую простой белой футболкой. Ему идет. Кожа смуглая, футболка кажется белоснежной…
Красивый… Зачем ему все это?
В его слова про внезапно пробудившуюся страсть не верится.
Я – не из тех, кто может в мужчине чувства вызвать… По крайней мере, ничего подобного раньше не было.
И, когда в школе училась, и потом… Конечно, родители строго контролировали, да мне бы и самой никогда в голову не пришло… Это неправильно, это неловко…
Но взгляды-то я бы точно заметила. Если б они были.
Но не было.
Здесь точно что-то другое. Точно.
Азат достает из сундука сложенный плед, осматривает его, косится на меня и идет к выходу из пещеры.
Слышу, как он встряхивает пыльную ткань там, затем возвращается и укрывает меня. Неожиданно понимаю, что все это время непроизвольно дрожала. И только теперь, укрытая плотной материей, очень похожей на изделие домашнего труда, что-то вроде пэчворка, чуть-чуть расслабляюсь.
– Закрывай глаза, сладкая, – тихо говорит Азат, – а, когда проснешься, мы уже будем снаружи.
И такая уверенность в его голосе, что я и в самом деле закрываю глаза.
И, незаметно для себя, засыпаю…
Разговоры ни о чем
– Слушай, а тебе какая музыка нравится? Ну, из ваших?
– Из наших?
– Да, европейских.
– Не знаю… – задумываюсь, а что мне в самом деле нравится? И не могу припомнить ничего, кроме совершенно классических вещей, который на слуху. – Я, честно говоря, не слушаю. Привыкла к тишине. Я даже наушники шумоподавляющие надевала, когда уроки делала, чтоб звуков лишних не слышать…
– Но ты красиво двигалась там, в клубе.
– А… Это случайность…
В разговоре возникает пауза, потому что я опять краснею, припоминая, как танцевала в клубе, забывая обо всем, кроме музыки. И его волчьего взгляда из темноты зала.
Азат, наверно, тоже вспоминает этот момент, потому что смотрит на меня похоже. Так же, как и тогда, жадно и жарко.
– Как ты думаешь, долго еще? – торопливо прерываю я эту чувственную пытку, перевожу разговор в другое, более волнующее русло. Вернее, оно должно быть более волнующим, но…
Но не хочу сейчас даже думать о происходящем между нами.
И вообще, такой странный выверт сознания…
Я бы должна испытывать постоянный страх, опасность, может, уныние… Но рядом с Азатом мое постоянное чувство – неловкость и странное томление в груди.
Ловлю себя на том, что постоянно смотрю на него, хотя, наверно, в этом как раз ничего особенного: нас тут двое, на кого мне еще смотреть?
Но я не просто смотрю.
Я словно… Любуюсь? У него темные глаза, такие темные, что в них даже огни свечей не отражаются. И кажется, что там глубина невозможная.
У него красивая борода, недлинная, ухоженная даже сейчас, спустя сутки нашего сидения тут. И губы у него… Ох…
Засматриваюсь и тут же одергиваю себя.
Глупая, такая ты глупая, Нэй! Не о том думаешь! Не о том!
– Скоро, сладкая, конечно, скоро, – успокаивает меня Азат, встает с пола, на который перетащил один из матов, до этого покрывавших импровизированную лежанку, обнимает меня.
И я уже не противлюсь. Давно не противлюсь. Его объятия – единственное, что сейчас есть у меня хорошего. Единственная моя опора, чтоб не скатиться в безумие отчаяния.
Мы тут уже сутки, если верить моим наручным часикам. Они механические, подарок отца на шестнадцатилетие, и вполне функционируют здесь, под землей. В отличие от умных часов Азата, которые перестали работать, потеряв связь с вышками интернета, как и его телефон.
За эти сутки, часть из которых я, слава Всевышнему, проспала, мы успели один раз перекусить яичной лапшой, прогуляться в парочку соседних пещер, связанных с нашей, вернуться обратно… И поговорить.
На совершенно отвлеченные темы, старательно не касаясь той, самой животрепещущей, самой волнующей.
Я периодически обдумывала нужные слова, которыми могла бы донести до своего мужа ( как это странно звучит, как странно!), что не хочу с ним быть, что не готова, что так неправильно… И не находила нужных.
Все, что я могла сказать, уже так или иначе было сказано, а все, что он мог мне ответить, уже было отвечено.
Да и имело ли это все сейчас хоть какое-то значение? Мы рисковали отсюда никогда не выбраться. Умереть тут, под каменной толщей.
И, в свете этого, совершенно не важно было, кто мы друг другу, и какие раньше у нас были взаимоотношения и недопонимания.
Я прижимаюсь к теплому боку Азата, щурюсь на огонек единственной свечи, скудно освещающей пространство рядом с нами. Азат в первые же часы нашего пребывания здесь потушил и убрал все лишние свечи, и такие продуманные действия пробрали меня до костей. Я хотела спросить, неужели он думает, что нам придется их… экономить?
