жижу с блестками, напоминающую сопли.
— Вот эту субстанцию Рита все утро вычесывала и вымывала из волос. Но боюсь, что без парикмахера не обойдется.
— Я тебя умоляю! Нарастит себе патлы еще длинней, чем прежние.
— Она говорит, что мы испортили ребенка. Леш, я не знаю, как она ведет себя с тобой. Уж я то в курсе, что Геля очень шкодная, я с нее глаз стараюсь не спускать. Но это ведь ты ее научил довести мать так, чтобы та от нее отказалась?
— Мам. А ты хочешь, чтобы Рита ее увезла? И ребенок неизвестно где сам себе предоставлен был?
— В любом случае она ее мама!
— Как ты заговорила! А чем, скажи мне, эта мама занималась, пока ребенок ателье в ее чемодане организовывал?
— С парнем своим на лоджии разговаривала.
— Сколько? Пять минут? Десять? Сколько времени понадобилось Геле, чтобы переодеть свои сто пятьдесят кукол!
— Часа полтора… Я тоже прилегла и задремала. Плохо себя чувствовала, — опустив глаза, говорит мама.
— А что вы хотели? Ты забыла, какой была Рита в ее возрасте?
— Точно такой же.
— Вот и пожалуйста, чего и следовало ожидать! Звони ей, пусть возвращается и общается со своим ребенком. А не по подружкам шляется. Что бы ребенок был воспитанным, его нужно воспитывать! Не пропадать на годы, а потом появляться и наказывать углом, а разговаривать со своим дитём и объяснять, как следует себя вести, а как не следует.
Слышу за своей спиной редкие аплодисменты.
— Вот это речь! Ты когда, Алешенька, таким умным стать успел? Себе роди ребенка и разговаривай с ним. А нас оставь в покое! Я взяла билеты на четверг. Я не собираюсь оставлять ее здесь! Я уже увидела, как ее здесь воспитывают! Она же невыносимая! Ничего не слышит, полностью меня игнорирует, на месте десяти минут не сидит! Мама, ты вообще меня поразила! Как ты такое могла допустить?
— Мам! Можно я выйду из угла? Я писать хочу!
— Нет!
— Ты не нормальная? Она же сказала, что хочет в туалет!
— Пусть терпит! Не младенец уже!
— Дура! Ей всего пять лет!
— Ну, пожалуйста! Я уже не могу!
Иду в комнату. Беру на руки Гелю, несу ее в туалет.
— Ты охренел! Я ее мать! Я не позволяла ей!
— Рита. Да сколько можно? Мать! Мать! Сколько можно кричать, что ты ей мать! Да ей Ирина гораздо больше мать, чем ты! — наконец не выдерживает и мама.
— Мы сейчас же отсюда уедем! Я на тебя рассчитывала, полагалась на тебя! Зря! — зло бросает Рита маме.
— Дочка, ну что ты такое говоришь? Ты здесь всего три дня. И еще минуты спокойной у нас не было. Ребенок тебе не такой! Я ее запустила! Леша вообще право ни на что не имеет. А если бы не он, где бы была Геля, пока я в больнице лежала?
Ангелина выходит из ванной, подходит ко мне. Обнимает меня за ноги. Рита с психом уходит в комнату, хлопает дверью.
— Мам. Не рви себе душу. Ты же видишь, она не пробиваемая.
— Леш. Я так устала слышать про то, что она нас содержит. Ни копейки больше у нее не возьму. Буду жить на пенсию. Да я ведь на себя и не тратила ничего. Большая часть денег так и лежит на карте не тронутыми. Одежду, игрушки ребенку покупаю и все на этом. А она заладила: Я вас содержу, я вас содержу!
— Дядь Леш. Я не хочу с ней уезжать! Она злая. Я хочу к тебе и к Ире. Почему Ира не приехала — шмыгая носиком, говорит Ангелина.
— Побудь с бабушкой. Пожалей ее. Видишь, ей плохо. Я попробую еще поговорить с твоей мамой.
Геля садится рядом с бабушкой, начинает поглаживать ее по руке.
— Рита, давай поговорим спокойно, — закрываю за собой дверь. Сестра лежит на диване. Отвернулась. Плечи вздрагивают. Плачет. Сажусь с ней рядом. — Рит ну чего ты упираешься? Ты же прекрасно понимаешь, что ты не сможешь уделять ей должного внимания. Я понимаю если бы ты вернулась домой, мы бы тебе помогали. Ты хочешь повесить ее на постороннего человека. Лишь бы нам насолить. Ты не думаешь о том, как мама переживет ее отъезд?
— Мой же пережила! — резко говорит сестра и поворачивается.
— Не сравнивай. Ты была взрослой и мнила себя самостоятельной, разве можно было тебя остановить? А Ангелина еще совсем малышка.
— Леш. А чего ты с ней возишься? Тебе то до нее какое дело?
— Потому что люблю ее, привязался к ней. Ты думаешь она у меня не проказничает? Еще как Рит! Но я то понимаю, что она ребенок. Очень многое она вытворяет совершенно без злого умысла.
— Ты хочешь сказать, что ты любишь моего ребенка, а я нет?
— Я так не сказал.
— Леша, я тоже по ней скучаю. Когда она твою жену мамой назвала, меня аж пробрало всю от головы до пяток. Я хочу быть ей мамой. Но и работу я бросить не могу. Я только-только жить по-человечески начала, не считать эти копейки. А тратить деньги на себя, на своего ребенка. Чего ей не хватает? Зайди к ней в комнату, у нее же все есть!
— Все есть, а мамы нет…
— Роб, сюда не поедет. Я его на Москву уговариваю, но он все равно не хочет.
— Робин, что ли?
— Роберт! Леша, тебе лишь бы что-нибудь перековеркать по-своему!
— Ну а что? Робин Гуд, Робин Бобин…
Ритка едва заметно улыбается.
— Рит. Мой тебе совет: поменяй билеты, побудь лишнюю неделю с дочкой и с мамой. Попытайся наладить с ней отношения. Поиграй, пообщайся. Попробуй послушать своего ребенка.
— О-о-о… Я ее уже слушала. Она такая брехуха! Она ведь постоянно врет! Скажешь, что это тоже нормально?
— Она не врет, а фантазирует. Это разные понятия.
— Ладно. Я подумаю. Если получиться, я побуду здесь подольше.
Я сама не заметила, как мы перешагнули двадцать первую неделю. Либо Леша зарядил меня своей уверенностью, либо я приняла ситуацию и стала относиться ко всему спокойнее. В конце концов, я пришла к тому, что факт моей беременности скрывать стало уже невозможно. Я больше не походила просто на слегка запустившую себя женщину. Теперь живот стал явно заметен, и его уже не скрывали мои балахонистые одеяния. Не только мне, но и почти всем окружающим стало понятно, что я жду ребенка. Отеки продолжали украшать мое лицо. Ноги отекали тоже прилично. Я набрала девять килограмм. Много, конечно… Доктор ругает
