Она боится гнева Богдана?
— Доминика! — гаркает Богдан так громкой и зло, что я и Кристина обе вздрагиваем. — Выходи! Я
знаю, что ты дома! Ты сегодня никуда не выходила!
У меня на загривке волосы привстали от громкого гнева в голосе Богдана. Он разъярен, и у него кончается терпение.
Я даже хочу отодвинуться от него и вжаться в угол дивана, как маленькая девочка.
— Не ори в моем доме!
— Замолчи! — Богдан вскидывает в ее сторону рук и прищуривается. — Если ты не заметила, то я пришел сюда не сюсюкаться, ясно? Даже до моей беременной жены дошло, что сейчас лучше затихнуть.
Я прижимаю пальцы к переносице. Какая прекрасная похвала и сколько в ней снисходительности ко мне.
Даже моя беременная жена.
Но Богдан прав. Я прекрасно осознаю, что сейчас нет никакого смысла кричать, что оборзел в край. Я же не хочу, чтобы он взорвался, ведь взрывной волной и меня накроет.
Я слышу тихий щелчок, что идет из глубины квартиры, а затем раздаются тихие шаги.
— ты не имеешь никакого права так поступать со мной и с нашей дочерью... —шипит Кристина. —
Это унизительно...
Затем она всхлипывает и прикрывает глаза.
Она сейчас честна в своих эмоциях, или это игра, чтобы разжалобить меня. И у нее получается. Во мне дергается женская солидарность. Да, нелогично, но у меня же гормоны, которые диктуют свои правила.
Задумываюсь над тем, что все эти годы Кристина любила Богдана. Любила с детства, но он выбрал не ее, а меня.
Сердцу не прикажешь и не объяснишь ему, что кого-то не надо любить, а безответная любовь делает больно.
На протяжении многих лет Кристине было больно, а боль, ревность и отчаяние звращает душу.
Я для нее — враг, который лишил любви и возможного светлого будущего с Богданом, но этого мне оказалось мало, и я пришла беременная к ней, будто в насмешку, что я все равно ее победила.
Я хочу встать и уйти, потому что мне становится противно от всей этой ситуации, в которой я пыталась показать свое превосходство через статус жены.
В проеме замирает бледная Доминика.
На ней цельная плюшевая пижама-панда, капюшон которой накинут на голову. Руки за спиной, а взгляд — исподлобья.
И направлен он не на меня, а на Богдана. В нем много обиды и злости, которая меня пробирает дрожью до самых костей.
Мне даже кажется, что будь у нее сейчас нож в руке, то она бы могла кинуться на Богдана в желании ему отомстить за то, что посмел привести меня в ее дом.
— Дони, — Кристина приглаживает волосы у виска двумя пальцами, — иди к себе в комнату. Это не твой разговор, зайчик.
Я не должна была приходить. В груди что-то трескается при виде Богдана и его дочери в одной комнате.
Я вижу, как они похожи, но самое главное — я сейчас чувствую ненависть девочки-подростка, которая была лишена полной семьи.
— Привет, Доминика, — Богдан улыбается, но в его улыбке нет ласки. —Присоединяйся к нашей увлекательной беседе.
— Ненавижу тебя, — шепчет она и по ее щеке катится слеза. — Ненавижу тебя, твою жену, твоих детей... всех вас ненавижу...
Глава 39. Ты бы этого хотела?
Затаив дыхание, жду, что Богдан сейчас вспылит от слов ненависти Доминики, рявкнет на нее или даже перевернет журнальный столик, потому что лицо у него не выражает радости и любви.
— Отчасти справедливо, — медленно выдыхает он. — Приму твое ненавижу только в мою сторону, Доминика.
— Пошел ты...
— Не пойду, — строго отвечает Богдан и взгляда не отводит. — Конечно, ты другого добивалась своей выходкой, но, как видишь, мы часто ошибаемся в своих ожиданиях.
Шея Кристины идет красными пятнами гнева, а я молчу и не знаю, как себя вести, но я вспоминаю слова свекра, который поучал семилетнего Аркашу:
— Когда у тебя все идет по одному известному месту, и ты не понимаешь, что происходит, то будь невозмутим.
Тогда Аркаша пожаловался ему, что он не смог ответить на вопрос учителя и чуть не расплакался, когда одноклассники начали хихикать.
— Что такое быть невозмутимым? — спросил тогда Аркаша.
— Не паниковать и оценивать ситуацию. И обязательно запоминаешь тех, кто смеется над тобой.
Я тогда вмешалась в разговор и торопливо увела Аркадия обедать, чтобы жуткий дедушка не воспитал из моего сына свою коварную копию.
А сейчас... сейчас сама следую его совету. Надеваю маску невозмутимости, пусть внутри — хаос. И
да, плакать тоже хочется.
— Козел! — Доминика срывается на визгливый крик, который буквально вчера отправил меня в обморок. — Притащил свою беременную овцу!
— Ты зря думаешь, что я тот, кто воспитывает пряниками, — голос Богда звенит сталью, которая, похоже, проходит лезвием по злой пятнадцатилетней Доминике.
Я замечаю, как она вздрагивает, и ловлю в глазах черную искорку страха.
Кажется, до нее доходит, что кашу она заварила с серьезными последствиями, и за кривой ухмылкой она прячет испуг.
— Прекрати разговаривать с нашей дочерью в таком тоне, Богдан. У тебя совсем совести нет.
— Нет у меня совести, — Богдан переводит холодный взгляд на Кристину. — Я ее давно потерял.
Для тебя это не должно быть новостью. Не разыгрывай перед моей женой спектакль. Я тебя очень прошу.
Признаюсь, я все же думала, что этой жуткой и неправильной встречи не состоится.
Я ждала, что Богдан психанет и заявит мне, что ему надоели мои капризы и что никуда он меня не привезет, но он привез.
— Садись, Доминика, — Богдан указывает взглядом на свободное кресло и вновь в упор смотрит на свою внебрачную дочь. — Сегодня у нас состоится очень серьезный разговор. Местами жестокий, но честный. Ты же за честность, да, раз решила познакомиться с моей женой?
Доминика нервно поправляет капюшон на голове. Кидает на меня колючий и быстрый взгляд, в котором я узнаю ее мать. Все-таки, кое-что она взяла от Кристины.
— Ты тут не родишь? — едко спрашивает она.
У меня в ответ на ее провокацию — ни злости, ни обиды, ни раздражения.
— Не думаю, — тихо отвечаю я. — Могла вчера родить, — прищуриваюсь, — но обошлось, —
делаю паузу и задаю вопрос, — а ты бы была рада тому, если бы вчера у меня случились преждевременные роды с осложнениями, м? Ты бы этого хотела?
У Доминики ноздри вздрагивают, но даже ее гнев не позволяет ей сейчас сказать, что она бы обрадовалась сценарию, в котором меня бы ждала боль, кровь и возможная трагедия.
Значит, выпрыгнула она ко мне с яростью и гневом, но убежала в испуге.
— Что за тупые вопросы, — шипит она маленькой гадюкой и громко топает к свободному креслу.
Падает в него и вытягивает ноги. Выпячивает подбородок и смотрит перед собой:
— Ненавижу... Достали...
Возвращаюсь мыслями во вчерашнее утро, в котором я встретила злющую Доминику. Вспоминаю ее громкие и визгливые крики о том, что я пузатая лохушка, а затем моя память цепляется за фотографии, которые мне были показаны в доказательство того, что у нее с папулей все серьезно.
Только вот реальность — другая.
Я растерянно смотрю на Богдана, а затем на Доминику, которая закатывает глаза от моего взгляда и демонстративно фыркает, высказывая мне презрение и высокомерие.
Я помню фотографии с довольным улыбчивым Богданом, который держит в руках Доминику малышку.
Это были семейные снимки, которые обычно пересматривают и вспоминают о теплых моментах из прошлого, но я не чувствую этого теплого прошлого между Богданом, Кристиной и Доминикой.
— Пузо у тебя и правда большое, - заявляет Доминика.
— Прекрати, — резко и жестко обрывает ее Богдан, а затем ослабляет галстук и разминает шею.
Закрывает глаза и тихо говорит. — Пора чувствовать момент, когда надо молчать, Доминика. Это полезный навык.
У меня в сумочке, что лежит на коленях, вибрирует телефон. Я его торопливо вытаскиваю. Светка.
Скинуть звонок?
Нет, я его принимаю и слышу в трубке всхлипы и печальный голос:
